Курт Воннегут - Завтрак для чемпионов [litres]

Его биографию создал другой египтянин, святой Афанасий, чьи теории о Троице, воплощении и божественной сущности Святого Духа, написанные через три столетия после убийства Христа, все католики считали непререкаемыми, даже во времена Двейна Гувера.

Кстати, католическая средняя школа в Мидлэнд-Сити была названа в честь святого Афанасия. Сначала ее назвали в честь святого Христофора, но потом папа римский, глава католической церкви во всем мире, объявил, что никакого святого Христофора, по-видимому, никогда не было, так что в его честь больше ничего называть не надо.

Черный человек, мывший посуду на кухне гостиницы, вышел подышать свежим воздухом и выкурить сигарету «Пэлл-Мэлл». На его пропотевшей фуфайке красовался значок. Вот что на нем было написано:

Повсюду в гостинице стояли подносы с такими значками – бери кто хочет, и негр-судомойка тоже взял для смеха такой значок. Никаких произведений искусства, ничего, кроме всяких дешевых, а потому и непрочных поделок, ему нужно не было. Звали его Элдон Роббинс, и был он мужчина хоть куда.

Элдон Роббинс тоже отсидел какое-то время в исправительной колонии и сразу узнал, что Вейн Гублер, стоявший у мусорных контейнеров, был только что выпущен оттуда же.

– С возвращением на свет божий, братец, – ласково, вполголоса сказал он Вейну с кривой усмешкой. – Когда поел в последний раз? Нынче утром, что ли?

Вейн робко кивнул: это была правда. И Элдон провел его через кухню к длинному столу, за которым ела кухонная челядь. Там даже стоял телевизор, и Вейну показали казнь шотландской королевы Марии. Все были разряжены, и королева добровольно положила голову на плаху.

Элдон устроил для Вейна даровой обед: бифштекс с картофельным пюре и мясной подливкой и вообще все, что ему захотелось, – обед готовили тоже черные люди. На столе стоял поднос с фестивальными значками, и перед обедом Элдон приколол такой значок Вейну.

– Ты его не снимай – и тебя никто не тронет, – сказал он строгим голосом.

Элдон показал Вейну глазок, который кухонная прислуга пробуравила в стенке, прямо в коктейль-бар.

– Наскучит смотреть телик, можешь поглядеть на зверье в зоопарке, – сказал он.

Элдон сам заглянул в глазок и сказал Вейну, что около рояля сидит один малый, которому заплатили пятьдесят тысяч долларов за то, что он налепил кусок желтой ленты на кусок зеленого холста. Элдон велел Вейну хорошенько разглядеть Карабекьяна. Вейн его послушался.

Но Вейну тотчас расхотелось смотреть в глазок, потому что он был слишком невежественным и не мог разобрать, что происходит в коктейль-баре. Например, он никак не мог понять, зачем горят свечи. Он решил, что там испортилось электричество и кто-то пошел менять пробки. И еще он никак не мог понять, как отнестись к костюму Бонни. Костюм этот состоял из белых ковбойских сапожек, черных ажурных чулок с малиновыми подвязками, ясно видными на голых ляжках, и чего-то вроде тесного купального костюма, расшитого блестками, к которому сзади был прикреплен помпон из розовой ваты.

Бонни стояла спиной к Вейну, поэтому он не мог видеть, что на ней трифокальные восьмиугольные очки без оправы и что она сорокадвухлетняя женщина с лошадиным лицом. Не видел он и как она улыбалась, улыбалась, улыбалась, какие бы дерзости ни говорил Карабекьян. Однако Вейн мог читать слова Карабекьяна по губам. Он хорошо умел читать по губам, как и все, кто отсидел срок в Шепердстауне. Соблюдать тишину в коридорах и за едой было обязательным правилом в Шепердстауне.

Вот что говорил Карабекьян Бонни, показывая на Беатрису Кидслер:

– Эта уважаемая особа – знаменитая писательница, и, кроме того, она уроженка здешнего захолустья. Может быть, вы могли бы рассказать ей какие-нибудь правдивые случаи из жизни ее родного города?

– Ничего я не знаю, – сказала Бонни.

– Ну, бросьте, – сказал Карабекьян. – Несомненно, каждый человек в этом баре может стать героем замечательного романа. – И он показал на Двейна Гувера: – Расскажите про этого человека!

Но Бонни только рассказала им про песика Двейна – Спарки, который не мог вилять хвостом.

– Вот ему и приходится все время драться, – объяснила Бонни.

– Изумительно! – сказал Карабекьян. Он повернулся к Беатрисе: – Не сомневаюсь, что вы можете это как-нибудь использовать.

– И в самом деле могу, – сказала Беатриса. – Прелестная деталь.

– Чем больше деталей, тем лучше, – сказал Карабекьян. – Слава Богу, что есть на свете писатели. Слава Богу, что существуют люди, готовые все записать. Иначе сколько было бы позабыто.

И он стал просить Бонни рассказать ему еще какие-нибудь правдивые истории.

Бонни попалась на эту удочку – Карабекьян с таким увлечением просил ее, что у нее мелькнула мысль: а вдруг Беатрисе Кидслер и в самом деле для ее книг пригодятся истории из жизни?

– Скажите, – спросила Бонни, – а Шепердстаун тоже можно более или менее считать частью Мидлэнд-Сити?

– Разумеется! – сказал Карабекьян, никогда и не слыхавший о Шепердстауне. – Чем был бы Мидлэнд-Сити без Шепердстауна? Да и Шепердстаун – чем бы он был без Мидлэнд-Сити?

– Ну вот, – сказала Бонни, и у нее мелькнула мысль, что сейчас она им расскажет действительно интересную историю. – Мой муж служит надзирателем в шепердстаунской исправительной колонии для взрослых, и обычно он должен был сидеть со смертниками, приговоренными к электрическому стулу, – это еще было, когда людей казнили очень часто. Он с ними и в карты играл, и Библию им читал, вообще делал то, что они просили. И вот однажды ему пришлось сидеть с одним белым, его звали Лерой Джойс.

Костюм Бонни слабо отливал каким-то странным, чешуйчатым, рыбьим блеском. Блестел он оттого, что весь был пропитан флюоресцентными веществами. И у бармена куртка тоже была с пропиткой. И африканские маски на стене – тоже. А когда зажигались ультрафиолетовые лампы на потолке, костюмы начинали сверкать, как электрическая реклама. Сейчас лампы не горели. Бармен зажигал их, когда ему вздумается, – устраивал посетителям неожиданный чудесный сюрприз.

Кстати, ток для этих ламп и для всего электрооборудования в Мидлэнд-Сити получался от сжигания угля, добытого на открытых шахтах Западной Виргинии, мимо которых всего несколько часов назад проезжал Килгор Траут.

– Лерой Джойс был до того глупым, что и в карты играть не умел, и Библии не понимал. Он и говорить-то почти не умел. Съел свой последний ужин и сидит. Он был присужден к казни за изнасилование. А мой муж сидел в коридоре около камеры и читал про себя. Вдруг слышит: Лерой звякает своей жестяной кружкой об решетку. Муж подумал: может, он хочет еще кофе. Встал, зашел в камеру, взял кружку. А Лерой ухмыляется во весь рот, как будто все уладилось и на электрический стул его сажать незачем: оказывается, он сам себя кастрировал, а то, что отрезал, бросил в кружку.