Дэвид Митчелл - Костяные часы

– Вы правы, госпожа Давыдова, – сказала я, предлагая гостям присесть.

– Все это похоже на нелепый фарс, – улыбнулась Клодетта.

– Какой-то перевернутый мир, – вздохнул Силом Давыдов. – Женщины вынуждены отвергать свою сущность из боязни, что их идеи будут осмеяны или отвергнуты.

Мы задумались о справедливости этого замечания.

Василиса, вспомнив о своих обязанностях хозяйки, сказала:

– Клара, душенька, вели, чтобы протопили получше. И пусть Галина принесет чаю.

– По большей части я имею дело с морем, сударь, – говорил Силом Давыдов; к визиту незваных гостей мой приемный отец отнесся благосклонно, и теперь вместо чая с пирожными мужчины угощались коньяком и сигарами, которые Силом презентовал Дмитрию. – Я занимаюсь морскими перевозками, фрахтом, верфями, кораблестроением, страхованием… – Он неопределенно махнул рукой. – В Петербург я прибыл по приглашению Адмиралтейства, а потому не смею вдаваться в подробности. Поскольку нам придется провести здесь по меньшей мере год, власти любезно предоставили в мое распоряжение особняк на Среднем проспекте. Скажите, госпожа Коскова, возможно ли нанять здесь слуг, которые были бы и расторопны, и честны? В Марселе, стыдно сказать, подобное сочетание встречается столь же редко, как зубы у курицы.

– Черненко помогут, – успокоила Василиса. – Дядя Дмитрия, Петр Иванович, и его жена всегда как-то находят зубастых несушек. Верно, Дмитрий?

– Зная своего дядю, могу вас заверить, что он их не только отыщет, но и обернет золотым руном. – Дмитрий с наслаждением затянулся сигарой. – А вы, госпожа Давыдова, чем намерены заняться в наших студеных северных краях?

– О, у меня душа исследователя. Как и у моего мужа, – со значением произнесла Клодетта Давыдова. Поленья в печи рассыпали искры. – Впрочем, сначала мне нужно закончить комментарий к «Метаморфозам» Овидия. Я лелеяла надежду, что мой корреспондент, некий господин Косков, снизойдет до ознакомления с моими заметками…

Я тут же сказала, что почту это за честь и что мы, потаенные ученые дамы, должны всегда поддерживать друг друга. Затем я спросила, передали ли господину Холокаи мое послание, отправленное минувшим августом на адрес российского посланника в Марселе.

– Разумеется, – ответила Клодетта. – И мне, и мужу, который не меньше меня увлекается философией, было весьма любопытно ознакомиться с вашими воззрениями касательно Мрака.

Василиса заинтересованно осведомилась:

– А что это за мрак, душенька?

В беседах с приемными родителями я старалась избегать как откровенной лжи, так и уклончивости, но было решительно невозможно обсуждать с глубоко верующими людьми проблемы атемпорального существования во вселенной, лишенной Бога и Божественного. Пытаясь изобрести какое-нибудь приемлемое объяснение, я мельком взглянула на Силома Давыдова. Он сидел, полузакрыв глаза, а на его челе – там, где, как мне помнилось по предыдущим восточным возрождениям, находится глазная чакра, – сияла точка. Я посмотрела на Клодетту Давыдову. На ее челе светилась такая же точка. Что-то происходило. Мои приемные родители застыли восковыми персонами. Лицо Василисы хранило сосредоточенное выражение, но сознание ее отключилось. Или его отключили. В пальцах Дмитрия все еще дымилась сигара, а сам он сидел без движения.

Я полагала, что опыт прожитых тысячи двухсот лет охранит меня от потрясений, однако же этого не произошло. Время не остановилось. В печи горел огонь. Галина крошила овощи на кухне. Я невольно притронулась к запястью Василисы: ее пульс бился спокойно и ровно. Дышала она размеренно и неглубоко. Дмитрий пребывал в таком же состоянии. Я окликнула их. Они меня не слышали. Их не было. Этому могла быть только одна причина. Точнее, две причины.

Гости между тем невозмутимо ожидали моего ответа. Охваченная растерянностью и гневом, я вскочила, схватила кочергу и с пылом, мало приличествующим двадцатилетней дочери духовного лица, заявила этим псевдо-Давыдовым:

– Ежели вы причинили зло моим родителям, то, клянусь…

– С какой стати нам причинять зло таким чудесным людям? – удивился Силом Давыдов. – Что вы, мы просто подвергли их хиатусу.

– Нам хотелось поговорить с вами наедине, Клара, – пояснила Клодетта. – Мы легко можем вывести ваших родителей из этого состояния. – Она прищелкнула пальцами. – Они даже не вспомнят, что с ними произошло.

Однако же лже-Давыдовы по-прежнему внушали мне подозрения, и я спросила, не является ли хиатус чем-то сродни месмеризму.

– Франц Месмер – хвастливый болван и пустозвон, – сказала Клодетта. – Мы – психозотерики. Психозотерики Глубинного Течения.

Видя, что это объяснение мне непонятно, Силом Давыдов спросил:

– А прежде вы с чем-нибудь подобным сталкивались, сударыня?

– Нет, – ответила я.

Давыдовы изумленно переглянулись. Силом Давыдов взял из пальцев Дмитрия дымящуюся сигару и положил в пепельницу.

– Прошу вас, оставьте кочергу, – сказал он мне. – Она вряд ли поможет вам разобраться в происходящем.

Чувствуя себя полной дурой, я поставила кочергу к печи. С Приморского проспекта доносилось цоканье копыт по мостовой, бряцание уздечек и возгласы разносчика угля. В нашей гостиной моя метажизнь вступала в новую фазу.

– Но кто же вы? – спросила я. – Кто вы на самом деле?

– Меня зовут Си Ло, – ответил Силом Давыдов. – Среди европейских имен Силом или Шайлоу – самое близкое. Мою спутницу, которой приходится играть роль моей жены, зовут Холокаи. Это истинные имена, полученные при нашем первом появлении на свет. Это, если так можно выразиться, имена наших душ. А сейчас, госпожа Клара Коскова, позвольте узнать ваше истинное имя.

Презрев все правила приличия, я отхлебнула большой глоток коньяка из бокала Дмитрия. Я даже и не мечтала о встрече с другими атемпоралами и теперь, когда это происходило на самом деле, совершенно растерялась.

– Маринус, – сипло вырвалось из моей глотки, обожженной коньяком. – Я – Маринус.

– Мы рады знакомству, Маринус, – сказала Холокаи-Клодетта.

– Мне знакомо это имя. – Си Ло-Силом сосредоточенно наморщил лоб. – Но откуда?

– Вас я бы не забыла, – заметила я.

– Маринус. – Си Ло пригладил пышные бакенбарды. – Маринус Тирский, картограф? Нет. Отца императора Филиппа Араба, кажется, звали Юлий Маринус. Тоже нет? Что-то зудит в памяти, но что? Из вашего письма следует, что вы Переселенец, а не Пилигрим, верно?

Я призналась, что не поняла вопроса.

Их весьма обеспокоило мое невежество. Холокаи-Клодетта пояснила:

– Переселенец умирает, попадает во Мрак и через сорок девять дней возрождается. А Пилигрим – вот как Си Ло – перекочевывает в новое тело, как только старое изнашивается.