Михаил Веллер - Вначале будет тьма // Финал

У Лизы сразу появилась любимая вещь, и это была не книга. Статуэтка Будды из розового дерева со славянским колоритом. Очень изящная, с руной воды на постаменте, она излучала спокойствие и напоминала о доме. Мама была буддисткой, еще той, старой, начала века формации: медитации и мантры, никакой агрессии и всяких дхармических, ныне модных, штук.

В четверг статуэтку купил парень. Он выглядел растерянно – похоже, первый раз зашел в такое место. «Ищу подарок для девушки» – так и сказал. Лизины руки отчего-то дрожали. От голода или, может, от предчувствия?

– Вам нравится эта статуэтка?

– Да, – честно сказала Лиза. – Она моя любимая.

– Тогда я возьму ее.

– Обещаете, что подарите только самой любимой девушке! А то я буду скучать по ней.

– Да.

Ответил он очень серьезно. Лиза завернула статуэтку в коричневую бумагу и не без сожаления отдала. Парень ушел.

В воскресенье Лизу ждал удар – магазин закрыли, так и не выдав зарплаты. Что точно случилось, так и не поняла. Витрины были разбиты, книги разбросаны, на столы зачем-то наклеена полицейская желтая лента. Прохожие равнодушно шли мимо. Какой-то старик уже уносил на себе замечательные дорогие шарфы. Странно, но Лиза ничего не чувствовала. А между тем приближалась осень, и надежды снять на зарплату капсулу были потеряны. Лиза не стала звонить управляющей и последовала примеру старика – захватила книг, сколько могла унести, и пошла. Куда идти, она совершенно не знала. Шла прямо, голодная, без работы и прописки, даже без контактов доброй Лены, которая, она знала, могла бы приютить, если бы Лиза все же решилась на объяснение. В голове стоял неясный гул. Лизе было жалко себя, и одновременно она злилась на себя: что ей нужна еда и вода, что ей нужен туалет и душ, что она хочет тепла и что всего этого нет у нее. «Господи, – думала она. – Помилуй». Последнее, что она услышала, перед тем как упала, – вой сирены.

Лиза очнулась под памятником Достоевскому. Перед ней стоял Будда. Он был так же худ, как Лиза, и так же бледен. Он помог ей присесть и протянул термос – сладкий чай. За спиной его был рюкзак. Он открыл его, и на тротуар посыпались разноцветные коробочки.

– Это батончики витаминные, – пояснил Будда. – Я их на дегустацию несу, тут недалеко. Хочешь?

Лиза кивнула. Пока она срывала с батончиков обертки, одну за другой, Будда сидел рядом и делал звонки: «Буду через десять минут, пробка».

– Мне пора, – сказал он, – опаздываю.

И тут Лиза очнулась. Звуки и цвет пришли в норму. Это был тот самый парень.

– В магазине? Будда для девушки? Ведь это вы?

– Да, да. Я вас сразу узнал. Видел, как вчера громили вашу лавочку.

Они немного помолчали.

– Хочешь, возьми сколько нужно. У меня в машине еще есть, – сказал он и кивнул на рюкзак.

И тут Лиза расплакалась. Впервые после переезда, впервые после смерти папы. Плакала от неожиданной сытости и человеческого тепла, казалось, только что потерянного вместе с «Шафраном», вновь обретенного и вновь стремящегося исчезнуть. Лиза плакала от того, что ей девятнадцать, и что есть планы добра и зла, которые она не знает, перед которыми она бессильна, от близости Будды, от близости незнакомого парня, от того, что у нее болела коленка, которую она, видимо, ударила, падая.

– Шшшш. Ты что?

Парень был растерян и испуган. А она продолжала реветь, всхлипывая и задыхаясь.

– Я не мо… мо… мо-гу. Б-боль… Боль. Ше.

– Я не уйду, слышишь? Не уйду. Успокойся, – сказал он и обнял ее.

Он не ушел. И это был Андрей.

Наматывая в метро очередной круг по «старому» кольцу, Марк уже плохо помнил, сколько дней скитается после того, как ему пришлось освободить дачу Галы. Но что было делать – оставаться там он больше не мог. В деревенском доме закончились все съестные припасы – от тоски он даже употребил в пищу нехитрые заготовки на зиму, которые сделали ее родители. Да и об алкоголе он как следует не подумал; все, что взял с собой, он выпил, а с деньгами у него вечная напряженка. Тем более Марк не хотел расплачиваться карточкой – опасался, что его выследят.

Он стал одержим манией преследования: ночью боялся выйти даже в туалет с фонариком – вдруг увидят соседи и донесут, куда не надо?.. Это чувство усиливалось, во-первых, алкоголем, а во-вторых, его давними страхами: он никогда не был деревенским жителем, и поэтому странные звуки, которыми полнился дом, бесконечно пугали его – все эти шорохи, скрипы, ветер. Даже во сне он не мог отделаться от своих страхов – перед его закрытыми глазами снова и снова появлялись знаменитые арестанты: Джулиан Ассанж плакал на лондонском ветру, полковник Штауффенберг кричал «Да здравствует священная Германия!» перед расстрелом, Жанна д’Арк с лицом Миллы Йовович восходила на костер. Марк просыпался и едва не плакал от ужаса, что его ждут такие перспективы – порой он жалел, что ввязался во все это: ну какой из него сейчас герой? Пора бы уже и остепениться, в конце концов, а не в революцию играть.

На смену долгим ночам приходили долгие дни – ему было нечем занять себя: телевизор не работал, про wi-fi и интернет даже мечтать не приходилось – двадцать первый век, а в паре десятков километров от Москвы связь хуже, чем на задворках Мексики. Конечно, тут был набор «сосланных» книг, но читать всю эту нетленку ему не хотелось – он никогда не любил сонную ленивость Гончарова, морализаторство Достоевского, занудство Драйзера и бесконечную продолжительность книг Томаса Манна. Его литературные пристрастия находились совсем в другой стороне – Гюго со Скоттом (не считая их исторических отступлений), Стивенсон, Лем, Стругацкие (если на то пошло), Фолкнер, Дос Пассос – все эти авторы, умеющие крепко закрутить действие, были ему намного интереснее размышлений литераторов. За размышлениями он шел к философам, а не к профанам от литературы – в серьезных делах дилетантизма он не любил.

«В конце концов, в литературе правды нет, как известно, и все в ней – блажь, блажь, да и только, – думал Марк. – Читать о жизни несуществующих людей – что может быть вообще глупее этого? Вся наша жизнь – игра, а вернее – идея. Или отблеск идеи, или отблеск идеального мира, или что там еще». Его мысли от литературы лениво уходили к философии, а затем к истории и прочим высоким материям: Марк то засыпал, то просыпался, пристроившись на сиденье в углу дребезжащего «винтажного» вагона: здесь еще стояли лампы накаливания, точно в его детстве.

Сам не понимая почему, он вдруг достал из кармана мобильный и включил его – только когда уже загорелся экран, Марк вспомнил, что не трогал сотовый из-за страха перед тайными преследователями. Но делать что-то было уже поздно: в углу экрана появился значок геолокации. Следом за этим посыпались сообщения – десятки, сотни. И абсолютное большинство из них – от Галы.