Михаил Веллер - Вначале будет тьма // Финал

Благодаря многолетней практике тхэквондо она могла сломать ему нос ударом ноги, вырубить гада и сбежать, прихватив образец не только мочи, но и крови. Секунд пять она смаковала воображаемое комбо в слоу-мо, а на шестой громко спросила:

– А можьн ващ афтогрыф, Ифгений?

– Руки заняты, – игриво объяснил Остапченко.

– Я падажьду, – пообещала она и отошла к тележке.

Дожурчав, он с довольным видом шагнул к Хелене. Она сняла перчатки и дала ему блокнот и ручку.

– Как звать, красавица?

– А-до-лат, – по слогам пропела она и хлопнула ресницами так обольстительно, как сама от себя не ожидала.

– Красиво. А это шо-то значит?

– Справидливст.

– О как! Так, А-до-ла-те на память от Евгения Остапченко, – он поставил подпись такого же размера, как текст над ней. – Держи. Сама откуда?

– Ургенч.

– Не знаю такой. Где это?

– Озбекистон.

– А-а. И как тебе Москва?

– Харьщо-о! – призналась она с таким придыханием, какого прежде от себя не слыхала.

– А мне не очень. Ты надолго здесь?

– Лето.

– Плохо в Москве летом.

– Зимой ище хужи!

– Слушь, Алыдат, – он выцепил ручку из ее нагрудного кармана, схватил ее правую руку и написал на ней десять цифр, – вот мой номер. Позвони. Но не раньше шестнадцатого июля! Добро?

Хелена подняла на него ошеломленный взгляд и энергично покивала. Она была так поглощена подыгрыванием, что ее улыбка достигла нездоровой ширины.

– Ну давай тогда, я погнал.

Остапченко подбежал к двери, рванул ее и был таков. По пути он слегка задел тележку, и этого импульса было достаточно, чтобы стоявший на ребре смартфон упал на пол. Хелена подняла его и ужаснулась количеству и мелкости трещин, но сквозь них было видно, что запись не прервалась. Хотя экран не отзывался на прикосновения, операцию можно было продолжать. Она подкатила тележку к стене, понадежнее поставила гаджет, подперла его большой губкой и поднесла к объективу блокнот и запястье.

То, что Остапченко проигнорировал предупреждение об уборке, было еще простительно. Но при наличии семи свободных кабинок писсуар рядом с Хеленой он явно выбрал нарочно, чтобы помахать перед ней членом. Он не нажал кнопку слива, не помыл руки, трогал этими руками ее вещи и ее саму. В довершение всего он разбил ее смартфон, и она горячо пожелала, чтобы анализ выявил у него что-нибудь запрещенное. Вспомнив, что отделить его мочу от чужой будет невозможно, она успокоила себя тем, что его доли хватит для компрометации всей команды.

Поглядев в зеркало над умывальником, Хелена невольно отметила, как подчеркивало ее фигуру приталенное платье-фартук. Неудивительно, что Остапченко дал ей свой номер. Впрочем, девушка, которую она сегодня подменяла, наверно, удостоилась той же «чести». Хелена намылила руки и яростно потерла запястье. Метка Остапченко не смывалась.

Его токсичная маскулинность сыграла с ним злую шутку. Он велел звонить по окончании чемпионата, то есть точно знал, что будет участвовать в финале, и прокололся на этом. «Вот так и русским дорого обойдется их уверенность в том, что можно хамить, лгать, гадить и не мыть руки после сортира. Кое-кто скоро окунет их в этот сортир головой», – сказала она себе и приосанилась.

Переехав в Данию в девять лет, Хелена жутко скучала по дому и друзьям и мечтала вернуться в Москву. Со временем подростковые заботы потеснили детские воспоминания, а Россия стала для нее страной из книжек и кино. В студенчестве, прочитав другие книги и посмотрев другие фильмы, Хелена начала досадовать на внутреннюю российскую политику и стыдиться внешней и в порядке личного протеста против изменения государственных границ родины официально прибавила к своему имени латинскую букву «H».

И хотя к туалетному шпионажу ее побудила ненависть не к России, а к Бентсену, чем дальше, тем сильнее ее мучило соображение об аморальности сделанного выбора. Струя Остапченко очистила ее совесть. «Прав был главный философ Дании: этическое сводится к относительному в свете абсолютного долга. Но не перед богом – перед собой», – подумала Хелена и подмигнула своему отражению.

Из коридора донеслись голоса. Хелена наскоро замаскировала смартфон тряпкой, вышла, подхватила знак «Идет уборка» и поспешила прочь. Зайдя в подсобку, она не стала включать свет, притворила дверь и принялась наблюдать за коридором. Выход к полю был открыт – люди появлялись из прямоугольника яркого солнечного света.

Дедушка Хелены частенько повторял, что коридоры кончаются стенкой, а тоннели выводят на свет. Как ни пытался он растолковать ей метафору, до определенного возраста она упрямо оспаривала натяжку в первой половине цитаты. Он дразнил ее: «Умение мыслить контринтуитивно тебе так же недоступно, как российское гражданство».

Однако, будучи эмигранткой, Хелена рано осознала условность и шаткость благополучия. Повзрослев, убедилась, что люк на райский чердак нередко вел в подпол, где в лучшем случае хранился всякий хлам, принадлежавший совсем не святому. Но в ее голове не укладывалось, как можно было век за веком сублимировать в литературу, анекдоты и песни ужас от того, что любое помещение запросто превращалось в застенок, и ничего принципиально не менять. Дедушка наставительно издевался: «Тебе необязательно понимать этот кошмар, но полезно о нем помнить».

Приезжая в гости, он любил рассуждать о разнице культур, чем изрядно донимал дочь и зятя. Они призывали его взять с них пример и обещали поддерживать, но он отказывался, аргументируя это так: «Того, кто в России был стоиком, Европа делает нытиком». Хелена тоже уговаривала его перебраться в Данию, а он отшучивался: «Однажды тебя неодолимо потянет на родную сторонку – я дождусь».

Но когда она прилетела в Москву после пятнадцатилетнего отсутствия, ехать из аэропорта ей было не к кому. Не потому, что дедушка умер. Она прекратила общение с ним из-за ссоры по поводу гибридной войны. «Тем странам, у которых главное давно в прошлом, остается лишь надеяться, что все будут соблюдать правила. А у России государственный интерес – творить историю, вершить судьбы мира», – обидная насмешка в голосе дедушки застала Хелену врасплох. «Хорошо бы и Северный Казахстан вернуть», – заявил он, выходец из народа, высланного в 1937-м в узбекскую пустыню тогдашними творцами и вершителями. «Ну, если так, мне с тобой говорить не о чем. Звонить больше не буду. И ты мне не звони!» – бросила она и отключилась. И не отступила, не пожалела ни разу. Но и многие его слова не забыла.

При последней личной встрече за рождественским ужином в честь несостоявшегося конца света дедушка поведал Хелене, что в России люди всегда делились на два типа. Первые не боялись ничего, кроме как утратить власть. Вторые боялись всего, и им было все едино. Когда и тем, и другим становилось нестерпимо страшно, возникали третьи. Первые продвигали их – и они сами выдвигались – из числа вторых. Третьи боялись только первых и были беспощадны ко вторым. Первые были беспощадны ко всем. Темные времена наступали, когда вторые наиболее охотно шли в третьи, а третьих особенно легко разжаловали во вторые.