Джойс Оутс - Опасности путешествий во времени [litres]

Сейчас самое время сказать: мисс Энрайт, зайдите ко мне после урока, обсудим интересующий вас вопрос.

Однако вместо этого Вулфман начал объяснять новую тему. Ко мне он больше не обращался, я тоже до конца занятия не открывала рта.

Однако из аудитории выпорхнула окрыленная. Он меня оценил! Отныне я для него не какая-то заурядная первокурсница.

Вялый воздушный шарик. Наполненный гелием лишь на две трети, он не может взмыть под облака и, понукаемый ветром, летает низко над землей. Пока не застревает в кустах, где напарывается на сук и превращается в сморщенную тряпку. От прежнего шарика нет и следа.

Куда исчезают легкость, надежда и счастье?

Б. Ф. Скиннер не знает ответ.

Дорогой профессор,

Я вас люблю.

Сердечно ваша,

Мэри-Эллен Энрайт.

P. S. Отвечать не нужно !

Наедине меня одолевали мысли о Вулфмане. Разумеется , он жаждет нашей встречи, но хочет, чтобы я сделала первый шаг.

Я сочиняла нелепые любовные послания. С замиранием сердца царапала их на листочках, складывала в крохотные квадратики и прятала в глубине стола.

Чары Вулфмана действовали как наркотик, рассеивали тоску и несчастье, ведь под кайфом невозможно грустить.

Впрочем, мое увлечение не было бескорыстным. Отнюдь. Не оставляла надежда, что, если Вулфман и впрямь изгнанник, он непременно поможет мне выкарабкаться – не знаю как, но поможет…

Я старалась игнорировать настороженность в его взгляде.

Он не желает с тобой связываться. В упор не хочет тебя видеть – разве не очевидно?

Раньше я никогда не задерживалась после занятий, чтобы поболтать с другими студентами, послушать их комментарии, но теперь горела желанием узнать их мнение об Айре Вулфмане. Хоть словечко! «Профессор Вулфман», просто «Вулфман» – одно это ласкало мне слух. Само его имя зачаровывало.

Как ни странно, перед Вулфманом благоговели далеко не все. Многих отталкивали его требовательность, сарказм и «мудреная» речь. Он разительно отличался от более приземленных коллег, которые травили байки, подшучивали над студентами и не предъявляли к ним суровых требований.

Естественно, в некоторых кругах им восторгались. «Умнейший парень», «мозговитый», «классный». (Историческая справка: в 1959-м прилагательное «классный» было лучшей похвалой.) Меня не коробили даже глупые замечания одногруппниц о внешности, одежде и стиле Вулфмана:

– Сразу видно, он из Нью-Йорка. Красавчик!

– Гонору бы поменьше, и вообще идеал.

– Норову.

Все, кроме меня, смеялись над этой шуткой в голос.

– Вулфман ведь еврейская фамилия.

– Хочешь сказать, он еврей? Да ну!

– Спорим! У них на лбу торчат рожки – точнее, шишки. Мимикрировали за миллионы лет.

Еврей! Никогда бы не подумала.

Вулфман. Айра Вулфман. Моя любовь.

У меня не было альтернативы, кроме как стать лучшей студенткой в классе Вулфмана. Даже лучшей на потоке – обогнать по успеваемости более двух сотен студентов, зачисленных на курс.

Мисс Энрайт! Мы с доктором Акселем – если честно, мы потрясены…

Уже выбрали специальность? Настойчиво рекомендуем всерьез заняться психологией.

Как же часто я топталась перед кабинетом Вулфмана в его приемные часы! И всякий раз дверь из матового стекла оказывалась заперта, а внутри находился кто-то из студентов. Парень или девушка, вот в чем вопрос. Меня так и подмывало прижаться ухом к створке, проверить.

Хорошо хоть не выставила себя идиоткой. Слабое утешение.

В коридоре на первом этаже Грин-Холла всегда царило оживление. Толпы студентов спешили на лекции и семинары. Чтобы не слоняться без дела, я разглядывала доску объявлений, увешанную постерами и анонсами мероприятий кафедры психологии: лекции, симпозиумы, летние стажировки, обучающие программы других вузов. Мне ведь тоже можно поучаствовать. Или нельзя?

Меня часто одолевали сомнения. Сумею ли я достичь высот в психологии? Смогу ли поступить в аспирантуру? Не потрачу ли жизнь впустую здесь, в Изгнании?

Я отчаянно цеплялась за слова С. Плац: «Вайнскотия – великолепное учебное заведение». После выпуска и возвращения из Изгнания государство отправит меня на специальные курсы, чтобы подготовить к трудоустройству в САШ. Очень хотелось верить.

Однако перед кабинетом Вулфмана я впадала в отчаяние. Ради чего я здесь? Чего добиваюсь от Вулфмана? Уважения? Дружбы? Любви? Помощи выбраться из Изгнания? (Но куда? Адриана Штроль еще не появилась на свет.)

Никакого его не существовало; я понятия не имела, каков он на самом деле, видела только внешнюю оболочку, которая (как позже выяснилось) была сплошным притворством. Я чувствовала себя слабой, уязвимой. Заброшенной. Если бы кто-то похлопал меня по плечу и сказал: «Идем, твой приговор изменили с Изгнания на Ликвидацию», – пошла бы не задумываясь.

Не знаю, привело ли меня сюда общее для студентов стремление пообщаться с преподавателем или попросту нежелание пихаться в толпе. Бессонные ночи и интенсивная учеба вогнали меня в ступор, – так запущенный с силой мяч сначала катится быстро и далеко, но, потеряв ускорение, в конце концов замирает на месте…

Из кабинета пулей вылетел студент – лицо мрачнее тучи, пальцы нервно теребят какой-то листок, – и моментально растворился в коридоре. Следом, позевывая, высунулся Вулфман, чтобы проверить, не подпирает ли косяк очередной страждущий.

Он в изумлении уставился на меня и страдальчески поморщился:

– А, мисс Энрайт. Добрый день.

Обычно бодрый голос звучал настороженно, сухо.

Словно умолял: нет, пожалуйста, уходи .

Я кивнула в знак приветствия и внезапно смутилась. Меня точно парализовало от смущения.

– Вы ко мне?

– Н-нет, извините.

– Нет? В самом деле? – удивился он не без досады.

Я развернулась и бросилась наутек. Полетела, как наполовину сдутый шарик, резиновый мяч, пущенный ударом ноги Вулфмана. Короткая встреча потрясла меня до глубины души. Вероятно, его – тоже.

Стыдно признать: я ходила за Вулфманом по пятам, держась на приличном (как мне казалось) расстоянии. Не хотелось смущать его, а тем более злить, однако меня неодолимо влекло к нему, как магнитом.

Я не сомневалась: он знает. Мы с ним два сапога пара – изгнанники в Зоне 9.

На занятиях по английской литературе мы изучали поэзию эпохи романтизма. Открыли для себя понятие родственных душ. Определенно, Айра Вулфман был моей родственной душой.

Однажды Вулфман вышел из Грин-Холла через боковую дверь в компании двух мужчин помоложе – очевидно, коллег. На лекциях он часто рассказывал о своей лаборатории, экспериментальном предприятии под руководством Эй-Джей Акселя, и эти двое наверняка принадлежали к числу тамошних сотрудников. В их обществе Айра переменился – выглядел расслабленным, воодушевленным; говорил по большей части он, а спутники слушали и смеялись; в окружении собеседников Вулфман проявлял себя несомненным лидером. Но едва троица распалась, он сделался прежним – сосредоточенным, задумчивым.