Джойс Оутс - Опасности путешествий во времени [litres]

С Жердью мы постоянно сталкивались в кампусе и всякий раз отводили взгляды. В один момент меня пронзила внезапная, жестокая мысль: какая разница, нравлюсь я им или нет? В моем времени им обоим перевалило за семьдесят, при условии, что они вообще живы.

В этом заключалась зловещая тайна Зоны 9, о которой ее обитатели даже не подозревали: в мою эпоху, в двадцать третьем году от основания Преобразованных Соединенных Штатов, их жизнь клонилась к закату. А то и вовсе угасла.

В декабре я устроилась на полставки в Музей естественной истории Ван Бьюрена – мрачное каменное здание, примыкавшее к научному корпусу Грин-Холла.

Под сводами музея царили сумрак и тишина, изредка нарушаемые случайными посетителями. Время здесь остановилось много лет назад: в залах размещались окаменелости и кости тысячелетней давности.

Мне предстояло заносить в каталог и расставлять на полках редкие книги по естественной истории. Печатать письма, документы и ярлычки для экспонатов в стеклянных витринах.

Трудовая деятельность в Зоне 9 не отличалась разнообразием. Делопроизводство представляло собой рутинный механический процесс, а стенографистка уподоблялась роботу. Стучишь день-деньской на машинке, и на бумаге возникают черные буквы, отпечатанные через ленту, протянутую между катушками. Нужно напечатать в двух экземплярах – подкладываешь под лист копирку. В те дни еще не слышали о копировальных машинах, не говоря уже о компьютерах и принтерах. Все приходилось делать вручную.

Поручения были несложные, но почему-то потом непременно повторялись – и не по одному кругу. Чистой воды идиотизм, невообразимый для САШ-23. Рутинная офисная работа медленно катилась по наезженной колее. Часто от меня требовали напечатать документ повторно. Смысла в этом не было никакого, ну разве что просто сохранить копию, которая элементарно снималась с помощью специальных устройств, вот только один нюанс – в 1959-м таких устройств не существовало.

Большую часть времени я корпела над ярлычками для экспонатов. В САШ-23 такие вещи печатались в считаные минуты, если не секунды. Мне же приходилось часами сидеть за машинкой (по ставке доллар в час до вычета налога).

В САШ-23 валюту преобразовали в попытке побороть инфляцию. Однако, по словам родителей, цены от этого только выросли, зато их скромная зарплата не менялась годами. Мизерная ставка (около полцента в пересчете на деньги САШ-23) стала для меня неприятным сюрпризом, но настоящим ударом явилась новость, что после уплаты налогов на руки мне остается каких-то шестьдесят центов!

Произведя нехитрый подсчет, я разрыдалась.

– Мэри-Эллен, все платят налоги, – сухо заметила моя начальница, мисс Харли, и, чтобы утешить, добавила: если проявлю себя с лучшей стороны, в следующем семестре смогу получить прибавку – целых двадцать центов.

Двадцать центов! Смех сквозь слезы.

Впрочем, хоть какая-то практика. «Опыт».

Итак, я превратилась в стажера – в Зоне 9 этот термин имел несколько иное значение, нежели в двадцать первом веке, – накапливала навыки, резюме и совершенно бесполезные рекомендации для последующего трудоустройства. Позаимствовав у Хильды печатную машинку, оттачивала свое мастерство: дело оказалось нетрудным и мало отличалось от набора текста на клавиатуре ноута, которым я занималась с двух лет.

Вскоре я научилась управляться с настоящим чудом техники – офисной моделью ремингтона, весом порядка двадцати пяти фунтов. Огромный черный агрегат со стальными клавишами. Мисс Харли объяснила, как менять старую, пробитую ленту на новую. К слову, ленты оказались двухцветными: сверху черная, а снизу красная. Невозможно было поменять ленту, не запачкав пальцы чернилами, однако я все равно гордилась собой, своим умением схватывать на лету. Вишенкой на торте стало обучение чистке печатающих головок-буковок, чтобы они блестели как новенькие.

Я почти ничего не помнила о суперсовременных гаджетах из прежней, утраченной жизни: о компьютерах, сотовых, планшетах и электронных читалках. Само их предназначение, как и мое пристрастие к ним, стерлись из памяти вместе с образами родителей и друзей. Надо признать очевидное: будь у меня сотовый здесь, в Вайнскотии, кому бы я позвонила или написала СМС? Правильно, никому.

Иногда я терзалась вопросами: можно ли любить человека, чье лицо забываешь? Чей голос больше не слышишь?

Поразительно, но со временем я прониклась симпатией к печатной машинке. Теперь понятно, почему Хильда так гордится своей портативной моделью, на фоне которой гигантский ремингтон из музея смотрелся эталоном высоких технологий. Но самое удивительное – обе машинки работали автономно, без подключения к источнику питания. Я ловко выставляла поля, возвращала каретку и, словно подопытный из учебника по бихевиоризму, с нетерпением ждала, когда прозвенит звоночек, возвещающий окончание строки. А главное – мои пальцы, привыкшие к легкому нажатию клавиатуры, с невероятной силой барабанили по клавишам. На самых востребованных буквах а, о, с, т виднелись крохотные царапины от ногтей моих предшественников – призрачных делопроизводителей, некогда занимавших мое место в полумраке музея естественной истории.

Этель Харли – моя начальница – была седовласой дамой лет пятидесяти пяти. Разговаривала она тихо, но строго, как посетитель мавзолея, всегда носила блузки в горох, с неизменной брошью у горла, не скрывавшие пышную, но увядающую грудь. Подчинялась мисс Харли непосредственно директору музея – профессору Моррису Харрику, обладателю принстонского диплома классических наук и редкому гостю в моей келье. Подобно большинству выдающихся ученых Вайнскотии, профессор Харрик обучался в университете Лиги плюща – ассоциации из восьми вузов, приказавшей долго жить после сомнительной реформы высшего образования в САШ-20. Мисс Харли питала романтические чувства к начальнику – убеленному сединами джентльмену хорошо за пятьдесят. Вечно в очках, с отсутствующим взглядом, он имел привычку шумно сморкаться в белоснежный носовой платок. Белые квадратики ткани считались неотъемлемым предметом туалета у мужчин определенного сорта. По-моему, самим наличием платка они стремились показать, что у них на иждивении есть женщина, которая не брезгует стирать и гладить льняные прямоугольники, предназначенные для разового употребления. К счастью для нас, простых смертных, к 1959 году уже изобрели бумажные салфетки. Очевидно, профессор был женат, – по крайней мере, на безымянном пальце левой руки у него поблескивало обручальное кольцо, а на рабочем столе выстроились фотографии членов семьи и маленьких детей. Профессор Харрик, возможно, был не только отцом, но уже и дедушкой.