Василий Воронков - Песня песка [litres]

Мечущиеся тени от фонарей на стенах.

Ветер.

За окном что-то ярко блеснуло и затем, чуть запаздывая за молнией, прокатился громовой раскат, отражённый от множества стен, усиленный слепыми тоннелями кварталов.

Когда поезд подъезжал к её станции, то по хлипким стенкам вагона уже вовсю хлестал ливень, а улицу в окне затягивала густая серая пелена. Весь город заливали тёмные потоки воды.

Ана колебалась, решая, выбежать ли ей под дождь, на открытый перрон, или поехать дальше, не зная даже, куда завезёт её поезд. Казалось, что несущийся сквозь потоки воды состав даже не остановится на станции – музыка из вещателей не играла, машинист не сбавлял ход, – но потом под ногами что-то страшно заскрежетало, и весь вагон покачнулся, словно поезд сошёл с залитых дождём рельс.

Когда состав всё же открыл ураганному ветру двери, Ана была единственной, кто выбежал в ревущий поток воды на перрон.

Она быстро спустилась в плев, но всё равно промокла насквозь. Ноги её дрожали, она впервые в жизни попала под мизрака-ваари.

Плев был забит людьми.

Некоторые стояли даже на лестнице и у подступов к платформе. Большинство, наверное, просто хотели переждать в плеве грозу.

Ана спустилась, отряхивая мокрую куртку. Широкий обмякший воротник тяжело свисал у неё на спине. В обувь попала вода.

На неё смотрели, как на прокажённую. Она протиснулась поближе к окну – ей вдруг захотелось посмотреть на дождь, гул которого отдавался в каменных стенах, – и её с опаской пропускали, точно боялись к ней прикоснуться.

Но Ану почему-то не волновало то, что она попала под дождь.

В окно почти ничего не получалось разглядеть. Косые струи били по мутному стеклу. Ана подумала, что этот дождь, не предсказанный бюро погоды, должен был начаться много дней назад – вместо праздника красок.

В плеве грубо врубились вещатели – на полную громкость, до надрывного звона, – и электрический голос сообщил об изменённом графике движения поездов. Люди заохали, завозмущались, и из вещателей вдруг заревела надрывная музыка, затыкая им рты.

Дхаавы едва работали.

Все вокруг разговаривали, ругали бюро прогнозов, обсуждали мизрака-ваари. Воздух в плеве накалялся от этих разговоров. Ана старалась дышать медленно, как во время приступа, но это не помогало. Каждый вздох давался ей через силу.

Станция не была рассчитана на такую толпу. У Аны мелькнула мысль, что, если ей станет плохо, никто ей не поможет, никто не вызовет врачей, да те и не поедут в дождь. Все решат, что у неё случился обморок из-за волнения. Впрочем, кто-нибудь наверняка снимет с неё маску. Хотя бы из любопытства. Или чтобы проверить, не перестала ли она дышать.

Размеренно и глубоко.

Мелодия в вещателях сменилась – новая музыка подражала тембру дождя.

Ана достала из кармана письмо, которое нашла в куртке Нива. Она устала стоять и перебралась поближе к стене. Все скамейки в плеве заняли, и Ана уселась прямо на затоптанный пол. Рядом стояла загаженная урна, вся почерневшая изнутри, но Ана не различала запахов.

На улице лил дождь.

«Мы рады Вам сообщить, что нами было принято положительное решение о переводе Вас в бюро радиорелейной связи в…»

Струи дождя барабанили в окна.

«…в Южном Хапуре».

Зачем он постоянно пытался научить её разбираться в схеме движения поездов? К врачу они всегда ходили вместе. Последнее время она редко ездила в хагате одна – лишь на работу, по одной и той же северной ветке, и для этого ей точно не требовалась карта. Почему же тогда? Ведь они бы не встретились, если бы она не заблудилась в тот день. Не жалел ли он? О чём он думал, когда уезжал в последний раз?

Незадолго перед отъездом он говорил, что приёмник стал плохо работать. Они расставались, а его беспокоило радио. Плохо работает приёмник, нет чёткого сигнала. Может, сто́ит купить новый? Сто́ит. Сто́ит подумать об этом, когда…

Ана вспоминала последние дни перед его отъездом. Всё вокруг – гул голосов в переполненном плеве, музыка с металлическими нотками, шум ливня – поблекло и отдалилось.

Ана увидела свою комнату. Вечерний свет окрашивал голубой пастелью стены, Нив возился с шипящим приёмником на столе. Тишина сменялась шумом помех и обратно – помехи сменялись тишиной. Всё было без толку. Вечер потрачен напрасно. Нив повернулся и сказал, что надо купить новое радио, когда он вернётся.

– Этому в любом случае уже пора на свалку.

Ана услышала его голос, но воспоминание тут же угасло, исчезли окно и вид из окна, стол, приёмник, Нив. Ана помнила, но увидеть уже не могла.

Любил ли он её? Или ему было просто любопытно? Или же он устал от одиночества, как и она сама – в этом городе, окружённом пустыней, где так много людей, что невозможно дышать.

Ана глубоко вздохнула, и её маска страшно захрипела. Что-то не так. Забились фильтры.

Она сидела, прислонившись к стене.

Свет в плеве медленно гас. Голоса людей тускнели и сливались в неразборчивый гул. Всё вокруг странно замедлялось, застывало в воздухе.

Вот мальчик, совсем ещё маленький, настойчиво тянется к матери и замирает в сумраке. Пожилой мужчина на скамейке, читающий мятую жёлтую листовку, устало морщится, касается пальцами лба, и ненароком выскользнувший лист оседает с бледным шелестом ему под ноги, но вдруг застывает, не касаясь пола. Даже грохот ливня становится тише.

Но Ана по-прежнему отчётливо слышит каждый свой вдох.

Она закрыла глаза, попробовала сосредоточиться на образах – комната, приёмник, Нив, – чтобы вновь услышать его голос, и почувствовала, как её затягивает глубокая головокружительная темнота.

И не стала сопротивляться.

Когда она пришла в себя, толпа в зале оживилась. Раздавались возбуждённые крики, топот ног. Дождь закончился, все спешно ломились в двери. Никто не сомневался, что это – лишь краткий перерыв перед началом ещё более сильного дождя, и нужно найти местечко получше, с просторными залами и работающими дхаавами, где можно спокойно провести хоть целую ночь. Кто-то сказал, что неподалёку, в паре кварталов от станции, есть икавезман.

Люди задевали Ану, некоторые даже спотыкались об её ноги. Она попробовала встать. Двери станции были распахнуты, и в плев потянуло холодом. Но идти Ана не могла – её качало. Она с трудом поднялась – в глазах потемнело, – и привалилась к стене.

Она дождалась, пока не опустеет плев, и осторожно, как калека, выбралась на улицу.

Дышалось после дождя как-то неестественно легко, но в лёгких оседал едва различимый едкий запах, который не могла остановить даже маска. Вместо неба над головой простиралась огромная ненастная марь – невозможно было поверить, что когда-нибудь вновь встанет солнце, и жаркие ветра забьют тротуары пылью.