Василий Воронков - Песня песка [litres]

Поначалу Нив не вслушивался, думая о заявлении и вспоминая подтолкнувший его к этому безумию сон, но потом заунывный голос борющегося со сном ведущего внезапно прервала бодрая мелодия, и уже совсем другой диктор объявил начало экстренного выпуска новостей.

Нив прибавил громкость.

– Нам только что стало известно, – послышалось из приёмника, – что около часа назад потерпел крушение пассажирский вахат, летевший из Южного Хапура.

Нив напряжённо уставился на радио.

– Вахат из Южного Хапура упал в северной пустыне в четырёхсот пяти милях от города. По предварительным заключениям, причиной крушения стала ошибка пилота. Каалака полёта была рассчитана неправильно, в результате чего снижение до слепой высоты началось ещё над поясом ветров…

Нив качнул головой. «Слепой» в городе называли высоту, на которой летали обычные виманы, не умевшие преодолевать зону молчания из-за магнетизма песков.

– На борту упавшего вахата находилось шестьдесят пять человек. По нашим данным, температура в мекхала-агкати сейчас…

Нив неожиданно рассмеялся. Ведущий по радио говорил о том, что крушение пассажирского вахата – это страшная трагедия, что будет проведено доскональное расследование, что спасатели будут спасать, а власти накажут виновных. Но он смеялся.

– Мы все шокированы произошедшим. Мы призываем наших слушателей почтить…

Нив выключил радио и подошёл к окну.

Уже стемнело, и на улице загорались ночные фонари. На небе не было ни единой звезды.

Нив работал в центре города, где пересекались все городские бадваны, и постоянное движение – толкучка на улицах, рёв пролетающих виманов, поезда, включавшие головной свет задолго до сумерек – продолжалось до тех пор, пока не садилось солнце, и на всех транспортных линиях не отрубался ток.

К западу тянулись скоростные бадваны, поднимавшиеся один над другим, чтобы разойтись во всевозможных направлениях – север, запад, юг, восток. Глядя на эти страшные воздушные развилки, кружилась голова. Дорожный камень под ногами дрожал из-за очередного пролетающего поезда. Восход солнца заслоняли высотные гармии, и солнечные лучи пробивались над остроконечными крышами лишь ближе к полудню.

Город днём всегда изнывал от духоты – особенно если по радио обещали дожди. Одежда Нива успевала потемнеть от пота, пока он ехал в раскалённом поезде по бадвану и толкался у перронов в очумелой толпе. Небо в будние дни нередко чернело от копоти. На окраинах порывистый ветер обычно разгонял смог, но в центре ветер расходился редко, и едкая гарь скапливалась в воздухе, из-за чего даже здоровые люди мучились от одышки.

Многие носили маски.

Нив жил в городе уже больше года.

Он переехал из Южного Хапура, где отработал пять лет по первому контракту после акаа́ра-ла́я. Тогда он мечтал вырваться из Хапура и соглашался на любую должность. Пустыня, высоченные абитинские башни, скоростные бадваны, даже пояс ветров – всё это странно привлекало его в те дни. Нив боялся, что если не подсуетится, то его рано или поздно переведут в какое-нибудь невзрачное захолустье, как уже случалось с его товарищами, и ему придётся торчать там до самой старости, вспоминая об упущенных возможностях под шум радиопомех.

Нив отчётливо помнил свои первые дни в городе.

Ему нездоровилось после перелёта, голова раскалывалась от боли, хотелось спать. К тому же его постоянно изводила жажда, как будто один лишь вид пустыни на горизонте вызывал обезвоживание организма.

Ниву казалось, что он проснулся после многолетнего сна. Всё вокруг – безумная суета, шум забитых толпами улиц, реактивный рокот кораблей, пролетающих над домами в зареве огня – было чуждым, отталкивающим и даже враждебным.

Делать ничего не хотелось. От радио, по которому с гипнотической настойчивостью повторяли одни и те же передачи, лишь усиливалась головная боль. После простой прогулки он выбивался из сил. Воздух, пропитанный миллионами запахов – раскалённого камня и песка, чада и пота, благовоний и сладкой гнили с ближайшего базара, – оглушал его, вызывая временный паралич чувств. Хотелось спрятаться от всего этого, надеть дыхательную маску. Тёплый пустынный ветер, приносивший песчаную пыль, обжигал при каждом вздохе лёгкие, и Нив с трудом заставлял себя куда-то выйти. Тесная комнатка в общественной гармии становилась убежищем, спасавшем его от непонятного мира за окном.

Всё вокруг было невыносимо огромным.

Дома в десятки этажей высотой, бадваны, которые тянулись на много миль, вечно забитые улицы, площади с толпами людей – всё это пространство, заполненное хаосом и криком, и ослепительная белизна бесконечной пустыни за последним кольцом было непостижимым и невозможным, как и сны, которые снились ему каждую ночь после приезда.

Нив занимался расшифровкой передач, приходивших по релейным путям – искажённых из-за сбоев в радиосети так, что их не могли разобрать на приёмных ламбдах. Задачей Нива было восстановить то, что ещё хоть как-то поддавалось восстановлению, определить причины искажения сигналов и отправить результаты другому инженеру на проверку.

Он днями напролёт слушал шум, отдалённо напоминающий завывание пустынного ветра, сквозь который пробивался страшный хрипящий голос, словно человек, брошенный в сердце песчаной бури, произносил на выдохе свои последние слова. Это могли быть обычные дежурные сводки, статистики, отчёты или же сигнал бедствия с корабля, упавшего в пески.

В центре города, в самой отдаленной от пустыни точке, всё равно порой возникало чувство, что стоит только выглянуть в окно, как вместо задыхающейся от гари улицы глазу откроются бесконечные пески. Жар пустыни, запечатлённый на магнитной плёнке, в записи причудливых шумов, необъяснимо передавался и самому Ниву. Частенько посреди рабочего дня он поднимался из-за стола и, встав у стены, подставлял лицо под холодные струи воздуха, которые выдыхал настенный дхаав, работавший, не переставая, весь день.

Это помогало ему думать. Или, напротив, забыться на несколько секунд, отвлечься от мучительных попыток услышать в записях что-либо, кроме шума.

После целого дня, проведённого в тяжёлых наушниках, Нив верил, что из пустыни и не приходит других передач, кроме той мешанины звуков, которую присылали в бюро на кассетах. Зачастую даже восстановленное послание, в котором чётко прорезался чей-то голос и отчётливо слышались отдельные слова, оставалось пугающей бессмыслицей – казалось, что человек, зачитавший сообщение, попросту сошёл с ума.

Нив часто вспоминал о доме.

У него было бессрочное назначение, и он мог оставаться в городе хоть до конца жизни. Или перевестись – это не возбранялось, – отработав на новом месте хотя бы пять лет.