Дейвид Бриттон - Трилогия Лорда Хоррора [litres]

В воздухе вокруг них густо висел аромат семени и «Вязких Сачков». Окружающее было смутно знакомым. На поверхности комплекта кремового стола и стульев «Хабитат», занимавших всю середину комнаты, сияло яркое солнце. ИКЕЙский кухонный уголок из поддельного тика у дальней стены тоже посверкивал на свету. На окнах висели шторки Лоры Эшли. В носик латунного чайника был воткнут один из дилдо-джаггернаутов Менга – тех, что напевают «Веселые мелодии».

– Ну ебать же! – с чувством воскликнул Экер. И вновь, невзирая на все свои старанья, они вернулись с пустыми руками домой на Порчфилд-сквер.

В Дахау то был день как день, ничем не отличался от прочих, когда из-за холма вырулил маленький красный «фольксваген».

Красная машинка со скрежетом остановилась. Шины ее поскрипывали, и она возбужденно взревывала двигателем.

– Mon cheri, mon amour!

Голос, выкатившийся из серебряного крыла, удивил автомобильчик. Он никогда прежде не слышал собственного голоса. Пока не переехал через пограничье в Дахау, он не произнес в жизни ни единого слова.

– Я Херби Шопенхауэр! – возбужденно провозгласил «фольксваген». И с гордостью погремел фарами. – Я возил Бенито Муссолини, фрау Гёринг, Марлен Дитрих, Великого де Голля, Еву, Адольфа Хитлера, Блондинку и еще Бена Тёрпина. Мое имя – синоним рыцарства, ибо я обожаю дам, cieste se l’amour pa la frite .

Зажужжали его дворники на ветровом стекле.

– Я б отдал жизнь свою за их честь.

Весь пылая в ярком солнечном свете, Дахау выглядел милее некуда. Трубы его пыхали изящными мазками дыма и копоти на деревушку и прилежащий лагерь.

– Тюк-тяк, трепки-тряк… – пел счастливый Херби, – …эта машинка катит домой!

Он поглядел на деревянный столб – нет ли там знака, куда ехать. Был. «Путешествующим в сердце Дахау, – гласил он. – Езжайте влево с авеню Ницше, мимо Желтой Заколдованной Церкви к Эмпорию Уменьшенья, далее проезжайте по бульвару Хегеля к Часовне Рассеянья, после чего по площади Расселла к Хоббзову Дворцу Бестелесности. Там и найдете то, чего сердце ваше желает».

– Так, я, кажется, все запомнил. – Херби привел свои передачи в движенье и покатил вниз по склону – и вскоре проехал великолепнейшую усыпальницу на всем белом свете.

Рощица лип вывела его на бульвар Хегеля, где ему навстречу побежал горящий человек и стек ему по капоту.

– Enchante , – произнес Херби. Повращал фарами.

Это и впрямь было благородное приветствие.

– Ладно, всё, проезжай, – сказал полицейский, соскребая с капота Херби клей, – покуда я тебе в выхлоп свою дубинку не засунул.

– Благодарю вас, офицер, – учтиво ответил Херби, и – и вам доброго дня!

Лазарету Красного Креста с дюжиною трупов, раскачивающихся на парадном входе, не удалось пригасить восторгов автомобильчика.

В соре грязи и свалявшегося жира возникло несколько неповоротливых скелетов восьми или девяти футов в вышину.

Они стояли, безмолвно наблюдая за крейсирующим «фольксвагеном».

Затем появился выводок хмурых пигмеев, и эти окружили его своими любопытными рожицами. Амахэггеры были расой крохотных людоедов, изгнанных прочь от их бессмертной царицы Аеши, из романа Х. Райдера Хаггарда «Она».

Любопытно бездвижный пигмей в футболке с надписью «Поп против гомофобии» попытался открыть дверцу.

Херби громко задудел в клаксон.

– Месье, – сказал он, – руки прочь от хрома, будьте так добры.

– Не будь кисляем, – отвечал ему пигмей. – Покатай нас, нахуй.

– Nein! – заверил его автомобильчик. – Вы чересчур вульгарны, чтоб ездить на Шопенхауэре.

Придавив акселератор, Херби быстро покатил к Хоббзову Дворцу Бестелесности.

Дахау продувал безысходный ветерок.

– Дахау, так прекрасно и странно, так ново, – размышлял Херби. – Раз ему суждено так скоро завершиться, я почти жалею, что никогда его не навещал… – Машинку сотряс дорожный ухаб, который мог оказаться и несколькими трупами в объятьях друг друга. – …ибо он возбуждает во мне томленье, кое есть боль… – «Фольксваген» подпрыгивал дальше. – …а его музыка навевает такой сон и так нежна; трагедия, что маскируется витальностью жизни. – Он промурлыкал несколько тактов «Таннхойзера».

Заблудшая муха-поденка шатко выписывала кренделя, опьяненная, над лужею, переполненной кровью. Колесики Херби прошлепали по жидкости, и он резким юзом остановился перед самой прекрасной женщиной, которую вообще когда-либо видел.

– Совокупнемся? – с надеждою вопросил он. Женщина была тоща и вострочерта. Голову ей обрили, и он заметил, что на руке у нее привлекательно вытатуирован номер. Закутана она была в тряпье.

– Желаемая девица, кости моего сердца, c’est si bon . – Он кокетливо помигал подфарниками. – Ярчайший из цветков, тончайший из цветков, сосуд злоумышленности. Ты слаще изящной лани, миловидней непостоянной русалки…

– Автомобильчик. Избавь меня от амурных своих увещеваний. Сделай что-нибудь полезное. Отними у меня жизнь и освободи меня из этого ада.

– Так, мадемуазель, чего вы желаете от меня – Lebensfrage («вопроса жизни») или, быть может, того, что Хайдеггер зовет Seinfrage («вопрос бытия»)? – В мареве под аркой крематория карлик-иудей свершал позорную службу. – Я вам повинуюсь, – продолжал Херби, – коли брошен мне такой вызов. – Его сплошь окружили танцующие зайцы. – Сколь малым знаньем я б ни обладал, оно послужит вам. Честь – Франции. Удовольствие – мое. Дань – Германии.

Ее молчанье и черный воздух будоражили Херби.

– Надменная дамочка, освободите свое сердце… – взмолился он, – …и тело ваше непременно подчинится. – Масло невольно пролилось из его мотора. – Юнг некогда определил грезу как удачную мысль, возникшую из «темного, всеобъединяющего мира души»… Вот, – продолжал Херби, и ходовая часть его трепетала от чувств. Любовь – страшное дело. – Разве не решает это вашей задачи?

Из крематория вырвалась тучка сырно-зеленого горчичного газа и обволокла его.

От шайки ласок это пропищал голос – конского регистра. Вооружены они были до зубов и быстро подкрались к рейдовому отряду горностаев. Вскоре уже все собранье воюющих животных карабкалось на автомобильчик. Кузов Херби заляпали драный мех и кровь, забрызгали ему обивку.

– Sacre Bleu! – сердито вскричал авто. – Подайте мне мой боевой меч.

Он встревоженно вглядывался в зеленый газ. Видно ничего не было.

– Pardon, mademoiselle . – Вокруг него бушевала схватка. – Вы пропали с моих глаз, но не из моего сердца… а, вот вы где! – Вновь возник ее безмолвный очерк. – Божье воссозданье!