Николай Олигер - Праздник Весны

За работой было жарко.

Она сбросила вышитую пчелами куртку. Подъ тонкой кожей играли крѣпкіе мускулы. Черныя пряди волосъ разметались по спинѣ и груди, и свивались кольцами, какъ маленькія змѣи.

— Я давно не видалъ тебя такъ, съ открытыми плечами! — сказалъ Коро. — А ты, кажется, похорошѣла. Я долженъ вылѣпить и тебя. Хорошо?

— Конечно… Акро лѣпилъ, но у него вышло не такъ, какъ нужно. Только я не гожусь для какой-нибудь новой Весны, милый Коро. Я слишкомъ тонка, а потомъ вотъ эти мускулы, около шеи, немного безобразны. Они слишкомъ выдаются, не правда-ли?

Всѣ обѣдали вмѣстѣ, — художники, механики и каменщики. И, такъ какъ всѣ работы были кончены, а храмъ готовъ для праздника, — не спѣшили.

Абела грызла яблоко и смѣялась надъ Марой, каменщицей.

Мара увлекалась раскопками.

Нѣсколько недѣль тому назадъ она видѣла изъѣденный временемъ барельефъ, добытый изъ сырой и грязной ямы, гдѣ онъ пролежалъ много вѣковъ.

Безобразные люди. Хилые, съ отвислыми животами, въ нелѣпыхъ одеждахъ. Съ гримасами страданія на тупыхъ лицахъ.

— И все-таки въ этомъ есть что-то красивое. Они тогда уже знали кое-что. Можетъ быть, угадывали… Одинъ, въ серединѣ, несетъ знамя. Голова у него отбита, но руки превосходно сдѣланы. Огромныя, грубыя руки, впившіяся ногтями въ древко. Кто держитъ свое знамя такъ крѣпко, — тотъ знаетъ, куда онъ идетъ.

Абела смѣялась.

— Пожалуй, они шли уже прямо къ намъ, не такъ-ли?

— Да, я думаю. И тотъ, кто работалъ надъ берелье-фомъ, уже чувствовалъ красоту, новую жизнь, если не видѣлъ ее самъ.

— На сѣверѣ, надъ моремъ, мы поставили памятникъ! — задумчиво сказалъ Коро. — Тамъ изображенъ человѣкъ… некрасивый. Мы постарались воплотить въ немъ одномъ всѣ типичныя черты того времени. И развѣ онъ не прекрасенъ по своему, этотъ безобразный человѣкъ?

— Люди съ барельефа совсѣмъ не похожи на этого! — настаивала Абела. — Попробуй воскресить ихъ, Коро. Тогда, пожалуй, получится что-нибудь хорошее… Ты знаешь, грязь насквозь пропитала ихъ. Скверная, липкая грязь старой жизни. Мара говорила:

— Вы, художники, слишкомъ мало имѣете дѣла съ камнями, — большими, жесткими камнями, которые нужно обтесывать прямыми, скучными кубами для стѣнъ зданій. Когда я вспоминаю, что они ломали этотъ камень почти голыми руками, — мнѣ думается, что они были еще слишкомъ чисты. Они были рабами камней.

— Кто знаетъ исторію Гала? — спросилъ Виланъ.

Отвѣтила Абела.

— Я! Мы родились съ нимъ въ одинъ и тотъ же часъ. Его отецъ былъ не совсѣмъ здоровый человѣкъ. Можетъ быть, ему не слѣдовало имѣть дѣтей. Но онъ этого не зналъ — и Галъ родился. Ребенокъ росъ медленно и былъ слабѣе всѣхъ насъ. И, наконецъ, его отправили на острова, туда, гдѣ можно питаться почти однимъ солнечнымъ свѣтомъ. Онъ вернулся съ острововъ прошлой зимой и показался мнѣ совсѣмъ здоровымъ. Однако же ему не совѣтовали браться за слишкомъ трудную работу, — за такую, для которой тре-дуется не только знаніе, но также ловкость и проворство. А онъ не согласился. Онъ хотѣлъ быть равнымъ со всѣми— или совсѣмъ не быть.

— И во время работы онъ былъ равенъ…

— Да. Должно быть, у него закружилась голова. Онъ упалъ и рычагъ машины ударилъ его въ грудь. Тогда я въ первый разъ увидѣла живую, теплую кровь человѣка. Столько крови… Конечно, его можно было бы вылечить, если бы онъ согласился остаться калѣкой, не работать… Онъ не захотѣлъ этого, нашъ бѣдный Галъ. Сегодня онъ умретъ.

Долго говорили о Галѣ, о смерти, которая иногда подкрадывается къ человѣку, когда онъ не ждетъ ее и еще хочетъ жить.

— Развѣ Галъ не хочетъ дожить до праздника? — спросилъ Коро. — Вѣдь мы засыпали бы его цвѣтами, спѣли бы ему хорошую пѣсню.

— Онъ боится потревожить наше веселье! — объяснила Абела. — Вѣдь такъ рѣдко умираютъ молодые. За всю мою жизнь только еще въ первый разъ я увижу молодого мертвеца.

— Я тоже! — сказали механики и другой каменщикъ.

— А я видѣлъ! — и Виланъ вздохнулъ. — Человѣкъ летѣлъ надъ моремъ — упалъ и утонулъ. Никто не зналъ и до сихъ поръ не знаетъ причины этого. Страшная загадка, темная и нѣмая. Потомъ мы нашли его трупъ. Онъ былъ безобразенъ.

— Можетъ быть, онъ не хотѣлъ умереть, а Галъ— хочетъ! — возразилъ Коро. — Пойдемъ къ нему всѣ и убѣдимъ его, чтобы онъ умеръ завтра. Зачѣмъ онъ будетъ лишать себя послѣдней радости? Онъ такъ любитъ живопись, цвѣты и музыку, — больше, чѣмъ всѣ мы вмѣстѣ.

— Если бы была съ нами Лія! — жалѣла Абела. — Никто не умѣетъ такъ приласкать и упросить, какъ она.

— Мы возьмемъ съ собою стараго Лекса! — предложили механики. — Онъ былъ его учителемъ. Онъ хорошо знаетъ душу Гала.

Они летѣли.

Старый Лексъ сидѣлъ на рулѣ и несъ молодыхъ строителей надъ широкимъ озеромъ, за которымъ жилъ Галъ.

Солнце было близко къ закату.

Горы покраснѣли и яркое сіяніе горѣло на ихъ вершинахъ. Озеро темнѣло. У береговъ оно приняло слегка фіолетовый оттѣнокъ, а въ глубинѣ таилось черное, — темнота. И откуда-то издалека, какъ будто изъ этой черной глубины, доносились неясные, связные аккорды музыки, — тихой и торжественной музыки вечера.

Коро стоялъ впереди, кутался въ свой теплый плащъ, который игралъ подъ вѣтромъ мягкими складками. Прислушивался, и въ головѣ складывался новый образъ, новая картина, болѣе прекрасные, чѣмъ прежніе.

Абела угадала это по неподвижному взгляду художника. И, взявъ за руку Акро, тихо отвела его назадъ, къ другимъ товарищамъ, которые сидѣли вокругъ стараго Лекса.

Лексъ разсказывалъ имъ о тайнѣ жизни, которая уже почти познана. Потомъ, въ короткихъ словахъ освѣ-жилъ въ ихъ памяти ту длинную дорогу, по которой шли люди, чтобы постичь эту тайну.

Какъ они стремились впередъ и, безсильные, падали передъ препятствіями. Какъ живые брали мысли умершихъ — и опять шли. Какъ сбивались съ дороги и видѣли, что все погибло, въ ту самую минуту, когда разгадка, казалось, была совсѣмъ близка.

И привыкли страдать.

— Зачѣмъ же они жили? — спрашивалъ Виланъ. — И если бы они страдали только духомъ. Но у нихъ были хилыя, больныя тѣла, пропитанныя ядомъ заразы. Зачѣмъ?

Старый Лексъ отвѣчалъ:

Они не были хозяевами самихъ себя, — рабы жизни. И кто можетъ разгадать теперь, что было написано въ ихъ душахъ?

Мы знаемъ многое.

Границы міра необъятно расширились.

Они были рабами, мы — властелины.

Сама смерть смирилась передъ нами и обрываетъ нить сознанія только тогда, когда все содержаніе личной жизни изжито уже до конца.

Случайныя смерти, какъ грядущая смерть Гала, такъ рѣдки, что не вносятъ никакого разстройства въ общую гармонію.

Мы знаемъ многое.

Но знаемъ-ли мы, что такое страданіе?