Николай Олигер - Праздник Весны

Добрался до ущелья, гдѣ было безлюдно и, вмѣстѣ съ людьми, какъ будто, оставилъ далеко позади и свои мысли. Не думалось. Хотѣлось просто дышать, смотрѣть. Видѣть, какъ живутъ большія скалы и маленькіе звѣрьки. И вспоминалъ свое пытливое дѣтство, когда неразгаданныя тайны сторожили повсюду и такимъ большимъ представлялся тѣсный міръ. Дни тогда были длинные, длинные, и вмѣщали въ себѣ много: надежды и разочарованія, познанія и увлеченія. Теперь день— какъ часъ.

Возвращался домой, когда уже смеркалось. Увидѣлъ огни долины, острыми лучами пронизавшіе воздухъ. И по этимъ лучамъ, какъ по торной дорогѣ, вернулось все прежнее, что въ горахъ осталось за плечами.

Думалъ найти Лію одну, какъ всегда, склонившуюся надъ сыномъ. И отступилъ невольно, когда рядомъ съ Ліей засвѣтлѣли волосы Формики. Онъ давно уже не видѣлъ вмѣстѣ этихъ двухъ женщинъ, которыхъ соеди-нила въ единое его любовь. А теперь, когда увидѣлъ, — почувствовалъ еще сильнѣе и глубже, какъ онѣ обѣ для него неразрывны и необходимы.

Лія положила руки на плечи Коро.

— Формика ѣдетъ съ нами. Ты знаешь это, Коро?

Но онъ зналъ уже больше— чѣмъ она сказала, и съ радостной благодарностью цѣловалъ ея руки, и чистый лобъ, и глаза — ласковые глаза возлюбленной и матери.

Потомъ Формика говорила задумчиво и немножко грустно, — съ особенной, сладкой грустью счастья:

— Ты знаешь, ты видишь, — не я хотѣла этого, Коро. Лучше бы я осталась здѣсь навсегда, одинокая и никому ненужная, глотала бы до конца жизни сухую пыль вычисленій, чѣмъ нанести ударъ счастью Ліи. И когда ты пріѣхалъ, мнѣ такъ трудно было не пойти навстрѣчу твоей новой любви, потому-что вѣдь я уже такъ долго и страстно ждала тебя. Но любовь Ліи — выше моей и выше твоей, Коро. Впервые пришла въ міръ такая любовь. И наше счастье — это ея счастье, — счастье Ліи. Она поняла.

— И ты ѣдешь съ нами завтра же?

— Нѣтъ, Коро. Я должна еще исполнить обѣщанное. За послѣднѣе время я работала очень много и упорно, и мнѣ нужно теперь всего только нѣсколько дней, чтобы совсѣмъ закончить трудъ Павла. Вы отправитесь теперь на сѣверный маякъ, куда васъ зоветъ Виланъ. А затѣмъ я приду къ вамъ, гдѣ бы вы ни были. Приду къ вамъ обоимъ.

Онъ не спорилъ. Теперь онъ готовъ былъ ждать еще долго, ждать и только ждать, хотя бы до самой смерти. Но другая мысль омрачила его радость.

— Нѣтъ ли здѣсь жертвы, Лія? Твоя душа глубже моей и ты можешь воспринять многое, что недоступно мнѣ. И я знаю: если бы я былъ на твоемъ мѣстѣ, то это была бы жертва. Но тяжести этой жертвы я не могъ бы снести.

— Не всякая ли любовь — свѣтлая жертва? Но то, что отдаешь въ ней — возвращается. И не кончилась ли моя печаль вмѣстѣ съ твоей?

Долго еще въ этотъ вечеръ сидѣли втроемъ, и мало говорили, чутко прислушиваясь къ своимъ обновленнымъ мыслямъ. Представлялось имъ, что за стѣнами нѣтъ ничего, нѣтъ міра. И живутъ только они трое связанные въ одинъ союзъ, взаимно дополняющіе другъ друга. А если уйдетъ одинъ изъ трехъ — рухнетъ новое счастье, какъ рушится зданіе съ подрытымъ фундаментомъ.

Когда Формика уходила, чтобы снова приняться за работу, художникъ сказалъ ей:

— А ты не думаешь, что Виланъ радъ былъ бы увидѣть тебя? Чужое счастье не причинитъ ему боли. Онъ слишкомъ добръ.

Формика улыбнулась.

— Виланъ утѣшился. Я знала, что дѣлала, когда не согласилась раздѣлить съ нимъ свою жизнь. И лучше пусть уже онъ теперь не увидитъ меня, чтобы не вспыхнула случайно старая привязанность.

Она закрыла плащемъ свои волосы, какъ сдѣлала уже это однажды при встрѣчѣ съ Коро. Художникъ и Лія остались вдвоемъ, но то, что внесла съ собой третья, не умерло вмѣстѣ съ затихшимъ шелестомъ ея платья.

Все такъ же ненуженъ былъ міръ, — лежавшій внизу темный міръ, пронизанный стрѣлами ночныхъ огней.

Все было готово къ отправленію. Пришлось долго ждать Мару, которой никто не видѣлъ еще со вчерашняго вечера. Присоединилась, наконецъ, къ своимъ друзьямъ и она, — молчаливая, съ каменнымъ лицомъ, Не спускала глазъ съ Кредо, который уѣзжалъ неохотно, но послушно.

И въ самую послѣднюю минуту донеслась вдругъ вѣсть со дна долины:

— Случилось небывалое. Убитый человѣкъ лежитъ среди поля, покрытый собственной кровью.

Замеръ смѣхъ. Смертнымъ ужасомъ, ужасомъ давно забытаго преступленія повѣяло отъ этихъ словъ. И не сговариваясь, всѣ вмѣстѣ, ученики и строители, устремились туда, въ долину, не желая вѣрить и уже убѣжденные въ томъ, что свершилось.

Вся сонная долина шумѣла растревоженнымъ муравейникомъ. Толпы людей сливались вмѣстѣ и стремились къ одной точкѣ, туда, гдѣ кто-то невѣдомый осквернилъ землю. Даже съ лица Ліи сбѣжало спокойствіе. Она шла вмѣстѣ съ Коро и Формикой, и страннымъ контрастомъ представлялись лица этихъ двухъ женщинъ: одна — гнѣвная, какъ древнее правосудіе, съ горящими глазами, въ огнѣ растрепавшихся волосъ, другая — угнетенная и подавленная, съ тоской во взглядѣ, похожей на тоску раненнаго оленя.

Быстрой пчелой неслась Абела. И раньше всѣхъ была уже у трупа.

Онъ лежалъ на краю дороги, съ закинутой назадъ головой и уродливо скорченными ногами. Одну руку прижалъ къ груди, какъ бы защищаясь отъ все еще грозящаго удара. Другая глубоко зарылась въ песокъ закоченѣвшими пальцами. Широко открытые глаза смотрѣли вверхъ, но небо не отражалось въ нихъ.

Волосы на головѣ слиплись отъ чего-то темнаго и густого, и мозгъ сѣрымъ дряблымъ комочкомъ вылѣзалъ изъ раздробленнаго темени.

Сначала Абела не могла уловить ни одной знакомой черты въ этомъ искаженномъ лицѣ. Только остеклѣвшіе глаза напоминали что-то недавнее. Можетъ быть, такой взглядъ былъ у Кредо, когда писатель находился подъ дѣйствіемъ опьяняющаго яда.

Подошла еще ближе, чтобы вглядѣться. Но нога наступила на что-то скользкое, растекавшееся отъ головы широкой лужей. Противное красное пятно осталось на обуви. Такъ вотъ она — кровь, пролитая убійцей. И сейчасъ же, еще исполненная отвращенія, вспомнила, — кто это.

Когда подошелъ Акро, сказала ему:

— Ты видишь? Убили Виса.

Злобный отшельникъ лежалъ на сырой отъ недавняго дождя землѣ, на той землѣ, которую онъ такъ ненавидѣлъ. Казалось, она сама ополчилась на своего врага, сжала его въ своихъ каменныхъ объятіяхъ, задушила, залила кровью. Не вѣрилось, что участвовала здѣсь преступная рука человѣка.

И если бы это сдѣлала сама земля, — это было-бы страшно, но красиво, — и никто не посмѣлъ бы отнять у нея права на судъ.

Тѣснымъ кругомъ склонились надъ трупомъ живыя, внимательныя головы. Кто то со стономъ упалъ на колѣни у самой кровяной лужи.

— Кредо, зачѣмъ ты здѣсь?

Никто не замѣтилъ, какъ онъ пришелъ, пока не увидѣли его, упавшаго передъ трупомъ. Но на его лицѣ не было сожалѣнія къ погибшему. Одинъ только ужасъ, — какъ будто писатель догадывался о чемъ то, что не было извѣстно никому другому. Акро поднялъ его и отвелъ всторону. Зубы Кредо стучали подъ полосой блѣдныхъ губъ.