Рэй Брэдбери - Полуночный танец дракона [litres]

– Звучит печально…

– И не только звучит. Это действительно печально – это когда из водостока прямо на берег Вениса [28] Венис – район на западе Лос-Анджелеса, курортное место Венис-Бич. выливаются грязные потоки мужской похоти. Помнишь, был такой комикс – «Амброз-великомученик»? Таких Амброзов в мире – через одного. Все только и делают, что хотят и не получают, хотят и не получают. И не могут уснуть всю ночь. Разве это не мучение? Тело говорит одно, разум – другое. Мужчина говорит – дай! Женщина – не дам… Тебе ведь когда-то было четырнадцать? Или уже не было?

– Ну, допустим было… И даже не один год.

– Touche! [29] Touche! ( фр .) здесь: «Уел!», или «Принимается!», или «1:0 в твою пользу!», изначально «туше» – термин в фехтовании, означающий удар, нанесенный в соответствии с правилами. Ты помнишь, как в тебе проснулся яростный зов плоти? И сколько долгих лет прошло, прежде чем ты впервые коснулся чьей-то руки? Познал чьи-то плечи, губы?

– Помню – шесть лет.

– Это же целая вечность! Тысячи одиноких ночей! Миражи в зеркалах. Сражения с подушкой. Черт знает что еще! В общем, звони по новому номеру. А завтра встречаемся на том же месте.

– Ты так ничего мне и не рассказал.

– Я рассказал тебе все. Вперед! Если ты пропустишь сейчас, то в следующий раз соединение с голосами будет стоить тебе уже шестьсот!

– С чего ты взял, что будет какой-то «следующий раз»?

– С того, что ты грохнул свой телефон, и только из-за того, что кто-то слишком громко дышал в трубке. Кстати, компания «Bell» его уже починила.

– А ты-то откуда все это знаешь?

– Извини, на сей раз без комментариев.

– Смит…

Но Смит только загадочно улыбался.

– Не пойму, ты – ангел божий или ангел падший? – спросил Конвей.

– Да, – ответил Смит и удалился.

Конвей позвонил Норме и попросил ее вызвать мастера, который отключает телефоны.

– Это еще зачем? – удивилась Норма.

– Просто чтобы телефона у нас не было. Я понятно говорю?

– Дурдом какой-то… – сказала она и повесила трубку.

В пять часов он был уже дома. Норма с тревогой пыталась заглянуть ему в глаза.

– Не понял… – нахмурился Конвей. – Почему в библиотеке стоит телефон? Я же…

Он заглянул в спальню – и там тоже был телефон!

– Это что, еще один аппарат? Они что, его установили?

– Они сказали, что это ты так захотел… Разве это не ты поменял в заказе графу «отключить» на «подключить»?

– О господи, конечно же, нет! – Он с ненавистью посмотрел на новый аппарат. – Что я – идиот?

Перед сном он выдернул из розеток оба телефонных штекера. После чего, злобно взбив подушку, лег и закрыл глаза.

Ровно в три оба телефона очнулись и зазвонили: видимо, это Норма подключила их обратно.

Они так трезвонили, что в конце концов она тоже заворочалась.

– Ну ладно, давай подниму я! – сказала она и, зажмурив глаза, села в кровати.

– Нет! – неожиданно громко вскричал он.

– Ты чего?

– Я сам! – еще громче рявкнул он.

– А чего так орать-то?

– Никто и не орет!

Он схватил звонивший прямо у него в руках телефон и, волоча за собой длинный шнур, понес его в гости к его собрату в библиотеке, который трезвонил с не меньшей силой. Дверь в спальню осталась открытой.

– Вот оно что: мы, оказывается, ждем звонка… – усмехнулась Норма из-за двери.

Но ему было не до нее. Держа жужжащий аппарат в руках, он слегка приподнял трубку над рычагом. Послышался знакомый шепот.

Норма в комнате все не унималась.

– Ну-ну. Значит, приватные беседы ведем, да? Что, какая-нибудь мужеподобная сучка в климаксе?

– Нет, – сказал он, – и даже не ужеподобная штучка в кампусе!

Каламбур так рассмешил Норму, что она заботливо прикрыла дверь.

Но ведь это чистая правда… Здесь вам не сучки – и не штучки. Только вот… что? Голоса из страны грез? Репортаж с тонущей любовной лодки? Одиночество, граничащее с безумием? Рвотные позывы? Или чьи-то чистосердечные признания? А может, вечный глас природы, зовущий лососей вверх по течению? Прямо в никуда?

– Черт знает что… – Он открыл дверь спальни и обвел взглядом холодную постель, которая своей слепящей белизной напоминала арктическую пустыню.

За дверью ванной комнаты послышалась какая-то возня – судя по звукам, Норма открыла кран, налила воды в стакан – и бросила в него таблетку аспирина.

Он снова взглянул на кровать, от которой веяло холодом вечных льдов, – и его пробрала дрожь.

Свет в ванной погас. Конвей повернулся и вышел из спальни.

Целый час он просто молча сидел. А потом набрал новый телефон.

Не сразу, но номер все же ответил. И тут началось…

На этот раз шепот и вздохи были такие, что смогли бы разбудить и мертвого. Чувственные придыхания множились и наслаивались… Сначала один голос, потом – два, потом – три, четыре, и десять, и двадцать переплетались между собой и перебивали друг друга.

Здесь были голоса всех девушек и женщин, которых он всегда желал и никогда не имел. И тех, которых сначала желал, а потом уже и не желал. И все они вздыхали, стонали, и плакали, и смеялись, и насмехались…

Как ни странно, ему слышался шум моря, но не тот, мирный, когда легкий прибой встречается с приливом. Это был совсем другой шум, как будто вместо ливневых вод из водостока прямо в океан хлещет поток человеческих тел… Воображение рисовало ему, как они сталкиваются, бьются друг о друга и падают… Потом встают – и снова падают, и что-то шепчут, как в бреду, и опять поднимаются, и продолжают свой безумный бег с препятствиями. И с каждым разом их падение все ниже и ниже… А в самом конце его – бурлящее варево из тел, в котором все стонут, мечутся, срываясь, карабкаются по головам и в экстазе хватаются за чьи-то конечности, как будто это ноги воздушных гимнастов, извивающихся на своих трапециях и выделывающих в ночи свои акробатические этюды… О, эти сладкие качели, эти туда-сюда-обратно, эти взлеты, падения и прыжки из-под самого купола… Когда ныряешь на самую глубину, телом прокладывая себе путь, расталкивая чьи-то руки, ноги и туловища! О, этот безумный плотский хор… Эти пальцы, извлекающие музыку из самых сокровенных струн, рожденные, чтобы лапать, щупать и обнимать… И наконец – тысячи воплей освобождения. Трюмы разгружены, все падают на освежающие простыни и лежат, подставив себя ночной прохладе. И наступает полная тишина – по крайней мере для людей. Потому что собаки всегда в ней что-то находят и с самым серьезным видом гавкают…

В этот момент прозвенел звонок.

– Оплата наличными!

– Это ты Смит, грязный подонок! – сказал Конвей.

– Уж какой есть. Ну, что скажешь?

– Нет уж, это ты скажи мне наконец, чьи это были голоса?

– Да ничьи. Вернее, всех подряд – далеких и близких, высоких и низких. Вспомни свое провинциальное детство, когда соседи пыхтели и стонали за стенкой, а ты лежал и слушал.