Рэй Брэдбери - Полуночный танец дракона [litres]

– Нет, спасибо.

Подъехал трамвай. Сонни вспрыгнул на подножку и в последний раз окинул взглядом остановку, парк, силуэты домов, словно пытался втянуть все это в себя и сохранить там навсегда.

– Сонни! – окликнул его я.

Он посмотрел мне прямо в глаза.

– Храни тебя Господь! – горячо прошептал я.

– Да уж, это бы не помешало… – сказал он.

Трамвай тронулся с места. Стоя в открытых дверях, Сонни помахал мне на прощание своим мундштуком и кивнул, вздернув вверх острый подбородок.

– Как в песне было, помнишь? – успел прокричать он, и трамвай с грохотом исчез в темноте.

– «Мандарин»? Главный шлягер того лета? Песенка на слова Джонни Мерсера… Да-да, «Мандарин»… – вдруг прорезался из другого времени голос старого официанта. – Конечно, этот Сонни был немного странный… Но голос у него действительно был хорош – такой высокий, почти сопрано. Этот голос до сих пор как будто звучит у меня в ушах. И смех тоже… – Было такое ощущение, что память пишет на его лице, как на чистом бланке. – Спрашивается, чего мы за ним таскались? Хотя… Когда у тебя ни денег, ни работы, ни личной жизни… Что еще остается? Так и шатались по городу каждую субботу. А тут тебе он поет, хохочет, вот нас к нему и тянуло. Сонни и «Мандарин». «Мандарин» и Сонни…

Официант смущенно замолчал.

Я допил свое вино.

– А вы случайно не знаете… – спросил я, – что с ним стало потом? С Мандарином?

Официант покачал головой, но потом вдруг закрыл глаза, как будто пытался поймать какую-то ускользающую мысль.

– Погодите-погодите… Кажется, я вспомнил. Сразу после войны, году в сорок седьмом, мне довелось встретиться с одним из этих парней – ну, из той дурацкой компании. И он сказал мне, что слышал от кого-то, будто этот Сонни вроде бы… покончил с собой.

В этот момент я пожалел о том, что уже допил свое вино.

– В свой день рождения?

– Что?

– Он покончил с собой в день своего тридцатилетия?

– А вы откуда знаете? Кажется, да. Застрелился.

– Ну, слава богу, значит, все-таки пистолет…

– Простите?

– Да нет. Это я так. Рамон…

Официант уже собрался идти за моим счетом, но вдруг остановился и спросил:

– А вы не помните ту песню, которую он все время напевал? Какие там были слова?

Некоторое время я молча вглядывался в его лицо – может, все-таки вспомнит сам? Но он, похоже, ничего не помнил…

Музыка вдруг сама собой, независимо от моей воли, зазвучала у меня голове. Вся песня – со всеми словами, от первого до последнего [80] «Мандарин… Она лучше всех… Ночь в ее глазах, а губы – как огонь. Мандарин… Танцы до утра… Сеньориты – эй, все кабальеро там… Всех милей… В Аргентине всей… За тебя мы пьем, красотка Мандарин…» .

– Эх, лучше не спрашивайте… – сказал я.

– Эй… Ну, э-эй! Подождите!

Кричать здорово, потому что эхо. Крикнешь – и сразу эхо. А потом все тише, тише… И затихает.

Эти проклятые мальчишки все бегут и бегут. И топают своими босыми ногами с таким звуком, какой бывает, когда на землю рассыпаются яблоки…

Уильям Сит тоже бежит следом за всеми. Он прекрасно знает, что не сможет никого догнать. Но все равно бежит, потому что ни за что не хочет признавать тот факт, что его ноги слишком малы и из-за этого желания, мягко говоря, не совпадают с возможностями.

В самом центре Гринтауна есть глубокий овраг. Очень классно сбегать в него с пронзительным воплем, а потом носиться внизу и, откидывая болтающиеся на ветру дверки из мешковины, заглядывать в шалаши на деревьях: а вдруг кто-нибудь спрятался внутри? А еще в склоне есть земляные пещеры – в них можно поискать остатки жаренных на костре пастилок маршмеллоу [81] Маршмеллоу – зефироподобные конфеты, состоящие из сахара или кукурузного сиропа, желатина, размягченного в горячей воде, декстрозы и ароматизаторов, взбитых до состояния губки. В США есть традиция жарить пастилки маршмеллоу на костре во время лесных пикников. . А еще – переходить вброд ручей и смотреть, как раки убегают, испугавшись твоей тени, и зарываются в песок, устраивая в нем взрывы, отчего вода становится мутной, как молоко…

– Ах так! Ну, погодите! Скоро я стану старше, чем вы, – вот тогда посмотрим!

– …посмотрим… посмотрим… – повторил за ним бездонный туннель, проходящий под улицей Вязов.

После этого обессилевший Уилл кульком рухнул на землю. Ну вот, каждое лето – одно и то же. Бежишь, бежишь что есть мочи, и так никого и не догоняешь… Как это может быть, чтобы во всем городе не было ни одного мальчика с такой же длиной тени, как у него! И которому тоже шесть лет… Ну, почему половина его знакомых – трехлетние салаги? Такие маленькие, что их почти не видно? А другая половина – те, которым уже по девять? Эти, наоборот, высоченные, как горы. Снег на вершинах не тает даже летом. Вот и бежишь, как дурак, одновременно пытаясь догнать великанов и не попасть в лапы лилипутам…

Он сидел на камне и тихо бубнил, размазывая по лицу слезы.

– Очень они мне нужны! И совсем даже не нужны! И вообще…

Как вдруг сквозь толщу полуденного зноя до него донеслись звуки какой-то веселой возни… Он прислушался: шумели где-то неподалеку. И он, конечно же, туда пошел. Некоторое время ему удавалось, прячась в тени деревьев, двигаться вдоль ручья, но потом пришлось забрать наверх и ползти под кустами. Наконец, заняв удобную позицию, он решился посмотреть вниз…

И увидел, как на небольшой полянке в самом центре оврага играют несколько мальчиков. Он посчитал – их было девять!

Что они делали? Носились кругами, ходили на голове, орали – и им в ответ тут же орало эхо, крутились на месте, падали, кувыркались, прыгали, как какая-то живность, которая выползла на свет и радуется летнему теплу…

Они не видели Уильяма, поэтому он мог спокойно рассмотреть их и вспомнить, где он мог видеть их раньше. Вот этот, кажется, жил в доме на улице Вязов, вон того он видел в сапожной мастерской на Кленовой аллее, а этот встречался ему возле почтового ящика у здания театра «Elite»… Он не знал, как кого зовут, да это было и не важно. Их было целых девять человек, они играли и бесились, как ненормальные… И – о чудо! – все они были приблизительно его возраста!

– Эй! – крикнул Уилл.

Возня тут же прекратилась. Мальчишки выстроились в ряд и во все глаза уставились на него. Кто-то – прищурившись, кто-то, наоборот, – с опаской. Шумно дыша, они ждали, что он скажет им дальше.

– А можно… – тихо спросил он. – Можно мне с вами?

В ту же секунду их глаза заблестели, как шоколадное драже. А потом на лицах, как по команде, появились белые полоски улыбок. И это были улыбки – каждая шириною в целое лето…

Уилл взял палку и, размахнувшись, кинул ее вдоль оврага.