Рэй Брэдбери - Полуночный танец дракона [litres]

– Апорт! – крикнул он.

И мальчишки с воплями сорвались за ней, поднимая в воздух клубы пыли, которая тут же вспыхивала в косых лучах солнца.

Вскоре один прибежал обратно – палка у него была вставлена прямо в зубастую улыбку. Поклонившись, он положил ее к ногам Уилла.

– Спасибо, – сказал Уилл.

Тут прибежали остальные и запрыгали, требуя, чтобы он бросил палку опять. Да, наверное, это правда – то, что он всегда думал… Что девочки – это кошки. А мальчики – собаки. Теперь, когда они столпились тут, на пороге лета, готовые к прыжку, в этом не было никакого сомнения. Конечно же, они – собаки.

Лают, как собаки. И улыбаются, как собаки.

– Давайте дружить… – сказал он. – И каждый день гулять вместе.

Они помахали хвостами и заскулили.

– Ура! Забег на приз «Bisquits and Bones»! [82] «Bisquits and Bones» – компания, выпускающая печенье для собак в виде косточек. – выкрикнул он.

Мальчишки изобразили нетерпеливую дрожь в лапах.

– «Bisquits and Bones»!

Теперь он зашвырнул палку как минимум на десять миллионов миль. Мальчики бросились за ней, и в этот момент он подумал, что да, конечно, у собак бывают щенки, но, даже несмотря на это, все собаки все равно мальчики. Потому что никакое другое животное на свете не похоже так сильно на него, на его папу, на всех его дедов… От этой мысли он вдруг тоже сорвался с места и то с тявканьем, то с лаем побежал следом за всеми, взбивая ногами пыль и перепрыгивая через гнилые пни. Теперь их было десять, в едином гавкающем порыве мчавшихся в неведомые дебри…

Возле деревянной железнодорожной эстакады им пришлось остановиться, потому что по ней – прямо над ними, рядом с ними и сквозь них – с грохотом несся поезд… Пронесся – и снова тишина. Как будто какой-то очень грозный стальной бог выплеснул на них свой гнев, а потом стремительно умчался прочь. И никто не мог понять, почему от его грохочущего голоса так сладко ноют кости…

Теперь они стояли на пустых путях и пытались представить себе, как здесь было раньше, еще до того, как тысячи Смоляных чучелок [83] Смоляное чучелко – персонаж «Сказок дядюшки Римуса», записанных и обработанных американским писателем-фольклористом Джоэлем Чандлером Харрисом (1848–1908) на основе негритянского фольклора. растаяли от жары и превратились в черные лужицы. Солнце било им прямо в глаза – его новым друзьям, которые были начиная от сегодня и на все лето. Они показывали друг другу языки, свисавшие изо рта, как длинные розовые галстуки…

Неподалеку стояла огромная башня электропередачи, от которой на север и юг разбегались провода, вспыхивающие на солнце голубыми искрами. Башня гудела – так, как будто в ней летал целый рой насекомых.

Уилл взобрался на нее, докуда смог, и посмотрел вниз.

Там никого не было!

Тогда Уилл крикнул: «Эй!»

И получил ответ: «Гав!»

Они пошли купаться – понарошку, в бассейне из густой прохладной тени, раскинувшей крылья под деревом, как огромная бабочка. Сначала они просто лежали в ней, не заходя за края, и слушали ленивый шелест листвы. А потом стали ползать на животах, раскинув ноги во всех направлениях, и часто-часто лаять, представляя, что они собаки-пулеметы.

– Заряжай! – крикнул им Уилл, спрыгивая с башни.

Отряхиваясь и отдуваясь, мальчишки вылезли из тени и всей толпой побежали к телеграфному столбу, после чего каждый, подняв ногу, расстрелял его янтарной струей. Когда миссия была выполнена, они выстроились в колонну и, прыгая на одной ноге, поскакали купаться – теперь уже по-настоящему.

Плавали они по-собачьи – конечно, по-собачьи, а как же еще? И очень тихо, как будто боялись нарушить висевшую над озером тишину, такую густую, что, если прислушаться, можно было услышать, как у кромки воды лопаются пузырьки пены… А наплававшись, вышли на берег – прямо по небу, которое отражалось в озере, и легли на горячий песок греться.

Уилл лежал и думал о том, что, конечно же, вне всякого сомнения, это самое лучшее лето в его жизни. Ничего подобного больше не повторится. Может, для его новых летних друзей все будет так же и следующим летом, и позаследующим: вода в озере не станет менее прохладной, а солнце – менее жарким… Но вот он сам, Уилл, через год станет намного старше – и, скорее всего, у него появятся другие, настоящие друзья, с которыми уже не получится вот так, просто ничего не делать, валять дурака, без начала и без конца, не думая о том, сколько прошло времени… Когда просто лежишь на пляже, и нет никакой школы, и не надо никаких слов, чтобы понять и принять друг друга. Ты – просто мальчишка, вечный ребенок и вечно куда-то бежишь по самому краю земли, и так и будешь бежать – до тех пор, пока эта земля вертится. И он, Уилл, тоже бежал в этой толпе, он даже видел себя, но только не дальше завтрашнего дня…

Согревшись, мальчишки опять пошли задирать ноги, как псы, теперь к деревьям. Уильям встал следом за ними, но в этот раз решил выпендриться и поразить всех изысканностью манер и стиля. Направив свою янтарную струю на песок, он принялся писать ею свое имя.

– А девочки… так… не могут… – приговаривал он, старательно выводя изгибы букв.

В довершение каллиграфических успехов летние друзья, не переставая громко лаять, украсили его еще теплый автограф красивыми узорами из песка, после чего все, не сговариваясь, побежали в сторону города. Солнце уже почти скрылось за крышами, когда компания подрулила к его дому. Поднявшись на крыльцо, он обернулся к ним – к этим свободным волонтерам, этим бродячим экскурсантам, которые, сбившись в плотную стайку, стояли на лужайке.

– Вот здесь я живу, запомнили? – сказал он. – Завтра опять идем вместе гулять!

Стоя у дверей, Уилл в одной руке держал кеды, а в другой, как казалось, всю свою жизнь, такую прозрачную и легкую, что ее перевешивала даже пара детской обуви. Он искренне верил, что от него пахнет псиной. Хотя на самом деле от всех от них пахло только мальчишками…

– Пока! До завтра! – сказали они.

И именно в эту секунду мимо них прошмыгнул воображаемый кролик. Собачья стая с лаем подняла хвосты и стремглав унеслась прочь.

– До завтра! – крикнул он им вслед.

И до завтра, и до послезавтра, и до послепослезавтра…

Ему казалось, что в тени деревьев все еще светятся их улыбки.

И он вдруг понял, что носить на лице улыбку, какой бы огромной она ни была – пусть даже шириной в целое лето, – так же легко, как в одной руке держать свои кеды, а в другой – всю жизнь. А еще он понял, что счастье – чтобы оно ненароком не угасло – нужно как следует накормить. И тут же отправился в темную и холодную кладовку с припасами – кормить свое счастье.

Была уже глубокая ночь, когда старик вышел из дома с фонариком и спросил у стайки мальчишек, что это они так расшумелись. Ему никто не ответил: не обращая никакого внимания на старика, мальчишки продолжали самозабвенно возиться в кучах опавших листьев.