Кори Доктороу - Выход [электронное издание АСТ] [litres]

– Ты слышал что-нибудь определенное о Тетфорде? И летит ли что-нибудь к нам? – Бес говорила из браслета Лимпопо, включив громкость на достаточный уровень, чтобы ее мог услышать Керсплебедеб, который моргнул и принял тот факт, что в их разговор вмешивается кто-то еще.

– Ничего, – ответил он. – Сейчас в воздухе нет практически ничего, поэтому если даже что-то и летит, мы об этом не узнаем. Если что-то летит, то, возможно, пурга их остановит. Думаю, что нам нужно подготовиться к отходу в самые ближайшие часы. Я никогда не верил в Окончательный расчет, но, похоже, что это тянет на Промежуточный.

– Что такое «Окончательный расчет»? – Бес уже практически готова была ответить Итакдалее, но дала возможность Лимпопо обо всем рассказать.

– Это убеждения ушельцев первого поколения. Была такая теория, что когда дефолтный мир решит, что мы стали слишком опасными, чтобы дальше существовать, они проведут скоординированную и одновременную атаку на всех нас. Убьют или арестуют всех, уничтожат все одним движением. У них достаточно разведывательных способностей, чтобы знать, кто мы и где находимся, поэтому все, что их сейчас останавливает, – это блажь или отсутствие гонадного мужества.

– Я думал, я единственный, кто об этом переживает, – сказал Итакдалее.

– Раньше это горячо обсуждалось. Мы считали, что они просто сметут нас. Но ничего не происходило, затем не происходило опять и опять. Мы гадали, может, они не хотели рисковать жизнями хороших парней и девчат дефолтного мира, думая, что такая жестокость не будет правильно воспринята населением и оно выйдет на улицу с вилами? А может, они хотели, чтобы козы и овцы сами себя отсортировали? Может, они сами втайне жили в трущобах и возводили здания, пожирали глазами плоть друг друга в онсэнах, ели хавчик из формовочных машин, пили кофий и строили из себя богемных отщепенцев? Может, среди ушельцев было много детей зотт, слишком много голубой крови, которая пролилась бы при Окончательном расчете?

– Ненавижу кремлинологию, – сказал Итакдалее, – ей были одержимы мои родители. Домысливание и повторное домысливание, какие же силы стоят за анонимными операциями, кто дергал за ниточки и почему.

– Я тоже не фанат этого, – сказал Керсплебедеб, – однако есть разница между одержимостью чайными листочками и попыткой выяснить, полетит ли следующая ракета в твою сторону. Давайте упакуем припасы и выставим у входа, проверим и подзарядим все транспортные средства, а также убедимся, что у всех есть скафандры.

– Давайте, никто не спорит, – Лимпопо сняла экран Итакдалее и положила его в карман. – Бес, ты можешь помочь? Оповести всех, сформируй интерфейс для отслеживания, что сделано и что предстоит сделать.

– Уже делаю, – Бес никогда не переставала верить в Окончательный расчет. И никто из тех, кто работал над выгрузкой сознания и его симуляцией, не переставал в него верить. Эта была негласная мотивация, стоявшая за этим проектом, единственный способ быть уверенным в том, что даже если зотты устроят большой геноцид, ты вернешься в этот мир как бессмертный призрак в компьютере и будешь гнать их, бичуя страхом, до самого края земли.

Но даже во время работы она переживала за Акрон и думала, что же там происходит с Тэм, Гретил и Сетом.

Сет вставал по будильнику каждый час, чтобы проверить уровень снега и понять, во-первых, можно ли двигаться дальше, а во-вторых, не были ли они погребены под непробиваемым наносом. Остальные установили свои будильники с двадцатиминутным смещением. Ему удалось вздремнуть первый час в неудобном контейнере. Будильник сработал совершенно внезапно. Он практически запаниковал, пытаясь отыскать, куда же он дел эту чертову штуку. Этот ужас так поднял уровень адреналина, что когда он залез обратно, то сонную одурь как рукой сняло. Он поиграл в старую акустическую мини-игру, за которой днями просиживал ребенком, пытаясь совместить ритм и высоту звуковых тонов в наушниках с пощелкиваниями пальцев и задорными посвистываниями.

Интерфейсные поверхности скафандра ушли вперед на три поколения от тех, для которых была создана игра, и служили абсолютно другим целям, нежели те поверхности, с которыми он вырос. Эта игра была значительно более трудной, пока он не подстроил чувствительность интерфейсов.

Играя, он ностальгически оценил те сотни часов, проведенные за игрой, а потом вспомнил, почему прекратил играть – он выиграл в нее у другого парня, Ларри Пендлтона, с которым был периферийно связан, а тот был одним из учеников многочисленного девятого класса в колледже Ярвиса. Он плохо знал Ларри, но иногда они оказывались с ним в одной группе, и он понял, что если Ларри и не крутой, то, во всяком случае, не полное дерьмо.

Но потом Ларри сказал:

– Эй, Сет, хорошая партия. Но думаю, что у тебя – естественное преимущество.

Все остальные не поняли, что Ларри имел в виду, или сделали вид, что не поняли. А Сет все понял сразу.

– Ты чернокожий, поэтому тебе лучше даются ритмические игры. У вас, у чернокожих, есть ритм, все это знают… – Сет понял, что Ларри опустил ремарку, чтобы оставить место для правдоподобного отрицания, что его заявления не были расистскими, что Сет лишь демонстрировал ранимость и тягу к некой социальной справедливости.

С его белыми друзьями у него был негласный договор: он не говорит о том, что он черный, за исключением самых безобидных шуток. Признать, что он единственный чернокожий в толпе белых, было равносильно обвинению всех остальных в расизме: Почему я здесь единственный черный? Этот негласный договор все понимали, и никто не делал никаких замечаний, особенно азиатские и индийские дети в учебной группе, так как все остальные не должны были замечать расовых особенностей друг друга, а наличие Разозленного меньшинства стало бы обломом для всех остальных.

Все в нем клокотало от стыда и гнева из-за этого долбаного Ларри Пендлтона, который жил десятилетия назад в дефолтном мире и, может быть, уже умер от каких-нибудь устойчивых к антибиотикам бактерий или сидел в тюрьме, или работал на нестабильной работе, боясь, что его не сегодня-завтра уволят. Так, впрочем, жили и все остальные. Но Сет подавил в себе стыд и злость за то, что притворился, что не заметил расизма, за то, что пытался сказать себе, что рано или поздно придется перестать испытывать его терпение.

Следующий час он спрашивал себя, был ли он чернокожим или ушельцем, или же чернокожим ушельцем, а может, кем-то еще, а может, всем вышеперечисленным. Нечасто задавался он этим вопросом. Однако такие размышления разозлили его. А ему не нравилось быть злым. Ему нравилось быть смешным и похотливым, беззаботным, вечно недооцененным, что давало многочисленные преимущества. Его воспринимали как безобидного чудика: «он черный, но классный, не делает из этого ничего такого», и он начал этим пользоваться еще с отрочества. Это означало, что он видел и слышал вещи, недоступные для его чернокожих друзей. Многое из этого было повседневным расизмом. Некоторые вещи были хорошими. Ведь он знал, что его характеризует не только цвет кожи.