Ян Валетов - Чужие сны

— Петля! — крикнул Кирилл, но голос его прозвучал как хриплое карканье вороны и шум толпы проглотил этот хрип напрочь.

А вот вопль «Жером!», прозвучавший сильным женским голосом, казалось, расслышала вся площадь.

— Жером! Жером!

— Петля!

Над ухом сначала вжикнуло, а потом ударил еще один выстрел. И еще один. Пуля, миновавшая Кирилла, попала в бедро бежавшему мимо мужчине, и тот покатился по мостовой, зажимая ладонями рану.

Давыдов юркнул за скамейку. Рядом со свистом дышал Сандро. Лоб старика, в котором он сидел, покрылся крупными каплями пота, кожа посерела.

— Я не могу… — выдохнул он, запрокидывая голову. — Не могу!

Давыдов ощутил запах его дыхания — кислый, старческий. Стрелки замерли на циферблате дешевеньких часиков будапештского таксиста. Слишком медленно! От джампа их отделяла вечность — за это время можно было умереть еще десять раз.

— Держись, дружище!

Кирилл откинул планку, закрывающую патронные гнезда и, быстро провернул барабан, выталкивая гильзы экстрактором.

Стрелянная, стрелянная, еще одна… Ага! Вот осечка! Всего один патрон. Один выстрел. Это тебе не «глок» с его магазином на десяток девятимиллиметровых патронов и мгновенной перезарядкой. Это дедушка «глока». Или прадедушка. Этот патрон нельзя тратить в горячке, только наверняка.

Справа раздались крики. Похоже, полиции удалось выбраться из людского водоворота и вступить в игру. Утешало одно — эта проблема касалась как команды Давыдова, так и отряда его противников. Главное было не попасться полицейским на глаза до того момента, как они вцепятся в девушку на роликах и в этого меткого, мать бы его так, толстяка.

— Погоди, Сандро, — сказал Давыдов напарнику и положил руку старику на плечо. — Отдышись. Не надо высовываться…

И тут Кирилл увидел девушку с загипсованной рукой. Цель.

Девушка в гипсе, парень — наверное, муж — и ребенок.

Они бежали вдоль парапета у самой реки. Парень прижимал ребенка к груди, закрывая малыша плечом от возможной опасности. Девушка семенила на полшага сзади, пригибаясь, как под артобстрелом. До них было не более сорока метров.

Внутри Давыдова начала распрямляться тугая пружина. Это был не азарт, а, скорее, охотничий инстинкт, нечто подобное тому, что заставляет собаку броситься на четырехсоткилограммового дикого кабана, несмотря на грозные клыки свиньи и собственные мизерные шансы на выигрыш. Впрочем, собака оценить свои шансы не может, а Давыдов был на это вполне способен.

Мизерные шансы, подумал он, выскакивая из укрытия. Но это ничего! Я быстрый! В меня не так просто попасть!

Кирилл успел сделать ровно шесть широких шагов до того момента, как пуля попала ему в правую ногу и вдребезги разнесла коленную чашечку.

Денис опускался первым.

Пока они готовились к погружению, Родни не спускал с них глаз. Опытный инструктор легко оценит подготовленность дайвера за те несколько минут, что приводится в порядок дыхательная аппаратура, и сделает это гораздо точнее, чем по записям в логбуке [11] Логбук — журнал погружений, который ведется ныряльщиком. Служит для оценки подготовленности дайвера по количеству и местам его погружений. .

Глядя на то, как Денис и Карина подсоединяют привезенные с собой редукторы к баллонам со сжатым воздухом и крепят баллоны к BCD [12] BCD — жилет плавучести. , Родни одобрительно хмыкнул и расслабился.

— Корабль безопасный, — пояснил он, помогая Карине облачиться в акваланг. — Можете спускаться по шнуру, можете без него. Корма лежит на 35 футах, нос на 60. Корпус переломан почти посередине. Внутри ничего нет, туда лазить незачем. Все интересное на палубе.

Он глянул на небо и сощурился.

— День хороший. Фото получатся на славу.

Давыдов проконтролировал давление по манометру, чуть поддул компенсатор через ниппель, чтобы не тратить воздух из баллона, и в уме прикинул время, которое они с женой могли провести внизу с учетом одной остановки для декомпрессии. Несмотря на модный дайв-компьютер, застегнутый на кисти левой руки, он все еще определял длительность погружения расчетом, как его когда-то учили.

Денис проверил акваланг Карины, а она — его оборудование. Все было в порядке.

Родни вывесил над лодкой флаг, оповещающий, что в воде находятся дайверы, и спустя минуту они уже плавали в теплой океанской волне, надевая маски перед погружением. А еще через минуту скользили вниз — от залитой солнцем поверхности к зеленоватой мглистой глубине, где в дрожании темных гибких теней виднелись очертания затонувшего судна.

Давыдов обожал ощущение от первых минут под водой — бесподобное, ни на что не похожее чувство трехмерности водного мира, мира, в котором ты не прикован к плоскости, а подобен птице или скату, парящим каждый в своей стихии. Денис пробовал прыгать с парашютом, но впечатления от прыжка его не порадовали. Сначала было шумно и страшно, потом — холодно, страшно и неудобно (он прыгал в связке с инструктором), приземление вообще получилось жестким… В общем, желание повторить опыт не возникало. А под водой он с первых секунд чувствовал себя как дома и легко освоил не очень хитромудрую науку погружений — делай все согласно инструкции и будешь жив и здоров.

Карину на нырялку после долгих разговоров присадил именно он, и с тех пор Давыдовы погружались каждый раз, когда выпадала такая возможность.

От буя, обозначавшего место спуска, вниз уходил мохнатый от мелких водорослей фал, больше похожий не на капроновую веревку, а на диковинного заросшего червяка — встречались на дне такие, правда, не настолько длинные. Давыдовы шли ко дну по широкой спирали, стараясь получше рассмотреть общую картину кораблекрушения.

Карина была права. От любого затонувшего корабля, особенно если он не затоплен специально, как искусственный риф для привлечения экзотических рыб, кораллов и дайверов, веет смертью. Этот погиб после торпедной атаки, практически расколовшись на волне, и место разлома было прекрасно видно сверху. Судно лежало с креном на левый борт, нос ниже кормы, и разорванный бок был словно разверстая рана, так и не затянувшаяся со времен войны.

Давыдова почему-то привлекали обломки кораблекрушений, хотя особой склонности к некрофилии он у себя не замечал. Просто каждый такой корабль был хранилищем историй и сюжетов — это Денису подсказывало шестое писательское чувство. Оборванные жизни, измененные судьбы — сотни, а иногда и тысячи переплетенных в плотный клубок человеческих трагедий: готовые романы, повести, рассказы, в которых будет намешано всего, что делает литературу — литературой, которую читают.

Возможно, в любопытстве такого рода было что-то низменное — так журналист отдела горячих новостей паразитирует на убийствах, автокатастрофах и несчастных случаях, зарабатывая себе популярность и деньги на чужой крови. Низменно, аморально, но публика читает столбцы, чтобы узнать о чужих несчастьях и остро почувствовать свою уязвимость. Писатель никогда не напишет настоящей книги, если не наполнит ее жизненными коллизиями, которые будут бросать героев из ада в рай и снова низвергать в ад. Писать о счастье — откровенно скучно. Писать только лишь о несчастьях — загнать читателя в депрессию. Нужен коктейль с общеизвестными ингредиентами: любовь, ненависть, предательство, смерть, юмор, опасность, страсть, благородство, нежность, цинизм… и талант писателя, чтобы соединить все эти элементы в нужной и единственно верной пропорции.