Ян Валетов - Чужие сны

То, что он никого не убил, теперь казалось везением. Кира не раз и не два видела, что может натворить слетевший с катушек джампер. Вспоминать не хотелось. Систему безопасности совершенствовали не для развлечения, и все равно каждый новый случай выявлял в ней слабые места. Начальник отдела матобеспечения своими меткими выстрелами сегодня спас от смерти нескольких людей, и это делало его героем. А то, что в его смену в джамп-зале едва не устроил погром сбрендивший агент и ни одно из многочисленных устройств его не остановило, переводило Кирсаныча в разряд лиц, допустивших преступную халатность.

Так что Алексей Гаврилович матерился не только от боли, а еще и от предчувствия неизбежного разбирательства и последующей за ним головомойки, и это было вполне нормальной реакцией на произошедшее.

— Твою ж мать! — шипел Кирсанов, скаля крупные желтые зубы. — Твою ж мать!

— Тихо сиди! — рычал доктор Шишкин, грозно морща блинообразное лицо. — А то я тебе сейчас ухо к голове пришью!

Второй эскулап в забрызганном кровью кителе военврача сидел возле тела Попрыгуна и пытался нащупать у того на шее бьющуюся жилу. Как его зовут, Кира не помнила, но, бывало, он присутствовал при джампах, помогая в настройке аппаратуры. Кто-то из здешних, но не гражданский и не из их подразделения.

Попрыгун был еще жив, раз в несколько секунд дергал ногой, но паузы между этими судорогами становились все больше и больше, и пена на губах джампера уже не пузырилась от дыхания, а понемногу начала опадать, словно в недопитом стакане сладкой газировки.

Попрыгун — Влад Кузнецов, 23 года, не женат, 5-й прыжок — умирал, и Давыдова отвернулась, чтобы не смотреть на его агонию. Она много раз видела смерть вблизи и, укладываясь в джамп-ложе, старалась не думать, что следующий прыжок может оказаться последним — даже к дыханию костлявой в конце концов можно привыкнуть. Или если не привыкнуть, то, по крайней мере, смириться с тем, что смерть стоит у тебя за плечом. Но каждый раз, когда кто-то из отряда…

Кира закрыла глаза.

Щелкал степлер. Гудели голоса. Хлюпала кровавая сопля в носу у Рича.

— Кира, — позвал Кирсанов. — Ты как?

— Херово, — отозвалась она, не открыв век. — Скажи, чтобы Владу сделали укол. Ему уже все равно.

— Уже не надо, — сказал Алексей Гаврилович.

Щелчок степлера — и он снова зашипел от боли.

Давыдова посмотрела — военврач накрывал тело Попрыгуна рваной простыней. От входа к покойнику уже спешили двое санитаров с носилками и черным пластиковым мешком на них.

— Жаль пацана, — хрипло выдавила Кира. — Ты знаешь, Кирсаныч… Когда я спекусь — стреляй всю обойму. Чтобы сразу. А лучше — пулей.

— Ну что ты бредишь? — брезгливо выплюнул в ответ Алексей Гаврилович. — Ты мне еще истерику устрой! Мне только этого не хватает! Заканчивай, Кира…

— Рада бы… Да не могу.

Справа засмеялся Рич — Саша Скоробогатько, 32 года, не женат, 23 прыжка за последние четыре года, — сначала тихонько, а потом громче. Слезы потекли у него из глаз и из ноздрей. Он смеялся и плакал одновременно, а сопля выскользнула из распухшего окровавленного носа и упала ему на грудь, оставляя красный след на ткани рубашки.

— Ты чего, Рич? — спросила, опешив, Давыдова.

Обычно в Риче эмоций было не больше, чем в снежной бабе, — он славился своей жесткостью и равнодушием к чужой и своей боли, за что Кира его порядком недолюбливала, но работать с ним было легко — он брал на себя грязь и, похоже, вовсе не переживал из-за этого. Плачущий Рич — это как летающий снегоход или бабочка среди сугробов.

— Ты чего? — переспросила она.

— А я — живой… — ответил Рич, повернув к ней разбитое лицо.

Под правым его глазом наливалась сиреневым большая гематома.

— Я — живой!

Он запрокинул голову, и кадык заскользил под молочной белой кожей шеи.

Кирсанов выразительно посмотрел на Шишкина, тот вздохнул, положил степлер, достал из своего чемоданчика тубу и, подойдя к Скоробогатько, сделал тому инъекцию в область под заушной впадиной. Глаза у Рича сразу помутнели, уголки губ пошли вниз, и он затих, уронив голову на грудь.

Доктор Шишкин аккуратно потрогал джампера за нос и, присмотревшись, покачал головой.

— Ну и нос… — сказал он. — Не нос, а клюв.

Потом повернулся к Кире и добавил:

— Потерпишь еще, девочка? Мне пару стежков на шефе сделать осталось!

Давыдова медленно кивнула в знак согласия.

То, что еще недавно было Попрыгуном, уже несли прочь. Непроницаемо черный, блестящий мешок был наглухо застегнут на «змейку». Кира провожала носилки глазами, когда Кирсаныч сел рядом и взял ее за руку.

— Ты как?

— Плохо…

Шишкин, кряхтя, опустился на колени рядом с ними и уверенным движением вспорол штанину комбинезона Киры.

— Но ты смогла.

— Мы смогли. Если бы не Попрыгун… не Влад…

— Серьезная группа?

— Нам повезло, они не успели собраться. Профессионалы. Просто мы успели первыми.

— Завалили кого-нибудь?

Давыдова покачала головой.

— Жаль… — сокрушенно протянул Алексей Гаврилович. — Был бы неплохой бонус из пары дохлых джамперов с той стороны. Но главное вы сделали, ребята, вы не дали им уничтожить струну.

— Да, главное мы сделали, — согласилась Кира и застонала от боли, когда доктор коснулся опухшего колена.

Она вспомнила глаза человека, который мог легко разбить ей череп рукоятью револьвера, но почему-то не сделал этого. Вспомнила — и невольно зажмурилась. В памяти осталось все, до последней детали — запахи, звуки, блеск пота на коже врага, крошки на бетоне, врезающиеся в плоть, как иглы…

— А бонус, Кирсаныч… Бонус — это в следующий раз, — добавила она тихо. Было очень больно. И не только колену. — Будут тебе дохлые чужие джамперы, не переживай!

После третьей попутчик сразу же налил четвертую.

— Чтобы не отвлекаться, — пояснил Сергей Борисович с улыбкой и поставил уже далеко не полную бутылку коньяка на столик.

— Частите, — упрекнул его Давыдов.

— Не скажите. Ночь длинная. Разговор долгий. Я, например, не против расслабиться.

— Вы обещали преамбулу…

— Будет вам преамбула, дорогой Денис Николаевич, будет. И амбула воспоследует.

Денис хмыкнул.

— Красиво излагаете…

— Так неудобно же! Что ж мне делать в разговоре с известным писателем? Деревенщиной прослыть не хочется.

— Хороший словарный запас, — похвалил Давыдов. — Наверное, действительно много читаете.

— Угадали. Очень люблю. Литература — это лучшее, что создали люди на текущий момент…

— Ух ты! А коньяк? — спросил Давыдов, ловя себя на том, что широко и глуповато улыбается, глядя в лицо собеседнику.

— Коньяк, несомненно в первой десятке, — сказал Сергей Борисович, — но литература круче. Ваша, например, круче…