Дэн Симмонс - Сироты вечности [сборник litres]

Вернемся к лету 2000 года н. э. После конференции на Гавайях я – пропустив Водяной Бой Четвертого июля! – поехал на неделю в Нью-Гэмпшир как приглашенный преподаватель семинара Джин Кавело «Создатели Одиссей». «Одиссеи» – интересный семинар, и его взрослые участники тоже люди интересные – по крайней мере, были такими летом 2000 года: астрофизик, программист, несколько юристов, желающих вернуться на путь истинный, знатоки русского, немецкого и музыки, пара свежих выпускников колледжа – вполне серьезные люди, добившиеся успеха каждый на своем поприще и объединенные желанием писать годную для печати научную фантастику и фэнтези. Мне предстояло неделю по утрам читать им лекции, а в долгие знойные послеполуденные часы обсуждать работы всех шестнадцати.

Я не критикую чужих произведений, не предложив при этом обсудить что-нибудь свое, и поэтому захватил с собой «Девятое ава». Мы обсуждали рассказ ближе к концу недели, и эффект получился примерно как от гранаты, взорванной в кружке кройки и шитья.

«Одиссеи» подошли к анализу с предельной серьезностью. Они обшарили интернет на предмет манускрипта Войнича (что, возможно, оказалось интереснее самого рассказа), глубоко изучили злосчастную антарктическую экспедицию Скотта в поисках скрытого смысла, исследовали значение имени Мойра, а один «одиссей» провел исчерпывающий анализ библейского числа 9114 с помощью простых чисел (так и не раскрыв его истинного значения). Рассказ раскритиковали как «темный», «неясный» и сомнительный с точки зрения техники будущего. Большинству он не понравился, у некоторых вызвал нескрываемое раздражение, и лишь немногие выступили в его защиту.

По-настоящему его, как мне показалось, не понял никто. Никто, например, толком не обратил внимания на заглавие «Девятое ава», или «Тиша бе-ав», как называется этот день у евреев.

Названия между тем значат многое. Иногда, как и в этом случае, они весят не меньше, чем сам текст. Я думаю о хемингуэевских «Белых слонах» или «Там, где чисто, светло», и меня тревожит, что в наши дни названиями швыряются с такой легкостью. Когда сборник «Пункт назначения – 3001» готовился к печати, я узнал, что мой добрый друг (и редактор) Жак Шамбон, а также мой добрый друг (и переводчик) Жан-Даниэль Брек изменили название моего рассказа на «Финальный факс». Я поднял целую бучу, угрожая (не праздно) забрать рассказ из сборника, если заглавие не будет сохранено. Мне говорили, что на французском оно «ничего не значит», что его, еще хуже, могут принять за «Девятое апреля», поскольку апрель по-французски «авриль» и сокращается обычно как «ав». Мои друзья, редактор с переводчиком, объясняли мне, что средний французский читатель не знает еврейских памятных дат и не поймет, что такое девятое ава.

Я стоял на своем. Название «Финальный факс» выхолащивало рассказ. Я готов был скорее сжечь мой город, сровнять его с землей, запахать плугом и посыпать солью, чтобы там ничего не росло, чем согласиться на этот акт мягкого вандализма по отношению к центральной идее. (Такова, должен признаться, моя обычная реакция на предлагаемые редактором «улучшения».)

Жак и Жан-Даниэль сохранили прежнее название.

Названия многое значат.

«Одиссеи», славные ребята, добившиеся успеха каждый на своем поприще и серьезно вникающие в смысл прочитанного, чтобы самим потом хорошо писать, упустили это из виду. К лучшему или к худшему, моя в том вина или их (их!), но они упустили это из виду.

Итбах аль-Ягуд!

По мне, любой повод хорош, чтобы потусоваться, но к шумихе вокруг миллениума в предшествующие годы, месяцы и часы девяностых я относился с ухмылкой – и не потому, что принадлежал к пуристам, утверждающим, будто новое тысячелетие начнется только 1 января 2001-го. (Это вопрос спорный, и мне понятна одометрическая притягательность трех нулей. Помню, как мы всем семейством гоняли наш «бьюик» сорок восьмого года туда-сюда по кварталу, пока не добились такого же результата на счетчике.)

В наводящем на размышления фильме «Вкус солнечного света» (где Рэйф Файнс играет мужчин из трех поколений состоятельной еврейской семьи, живущей в Будапеште) есть одна сцена. Семья празднует начало XX века – в фильме не сказано, какой Новый год они отмечают, 1900-й или 1901-й. Скорее 1901-й, поскольку люди тогда лучше придерживались календаря. Все целуются и поднимают бокалы за «грядущий век сострадания, справедливости и прогресса».

Как бы не так!

Это очень грустный момент. Так и хочется ворваться в кадр и сказать им, что XX век в Европе сулит хаос, репрессии, бойню и что они, как евреи, примут на себя самый страшный удар. Но ведь эти персонажи – продукт второй половины века девятнадцатого, когда Австро-Венгерская империя если и не стала оплотом истинной социальной справедливости, то, по крайней мере, сумела построить социально здоровое общество, где даже евреи могли добиться достатка, высокого положения и имели равные со всеми права, – а в Европе уже несколько десятилетий сохранялся мир, делавший самую мысль о войне все более нереальной. Нам, в полосе прибоя XXI века, трудно даже представить себе, что такое десятилетия настоящего мира.

Нам хочется ворваться в кадр и крикнуть: «Нацисты! Освенцим! Мировые войны в таком количестве, что приходится присваивать им номера, как сериям фильма! Лагеря смерти! Коммунизм! Гулаг! Хиросима! Погромы, эпидемии, бомбы, голод, геноцид – вот что вас ждет!»

Я с большим удовольствием встретил 2000 год. Послал поздравительные электронные письма своим друзьям в Москве, Париже и Берлине, когда у них настала полночь, позвонил нашим ближайшим друзьям в Англию, когда полночь дошла до них. Я спрашивал, как у них дела, и слышал их голоса, доносящиеся из нового века. Но пока мы все в радостном маразме отмечали первое событие по-настоящему мирового масштаба, пока бурлила всепланетная вечеринка и волна 2000-го неслась по земному шару, как фейерверк, я все думал: какие слова – бессмысленные сейчас существительные и слишком понятные глаголы – захотел бы крикнуть нам путешественник во времени из 2100 года? Понятно, что этого лучше не знать, но я подозреваю, что ирония нашего празднества еще больше и еще грустнее, чем у тех евреев из Австро-Венгерской империи, встречающих зарю справедливого, сострадательного и прогрессивного XX века.

Итбах аль-Ягуд!

5 сентября 2001 года, когда я пишу это вступление, радио НПР, передающее классическую музыку, начинает очередной выпуск новостей оптимистическим сообщением о первой конференции ООН, посвященной проблеме расизма, «результаты которой обещают быть в высшей степени положительными». Радио НПР позволительно надеяться, но автору этих строк – нет. Конференция ООН, столь же официозная и напыщенная, как ее название – «Всемирная конференция против расизма, расовой дискриминации, ксенофобии и сопутствующей им нетерпимости», – опирается на такие столпы человеческой свободы XX века, как Фидель Кастро, Ясир Арафат, Джесси Джексон, и быстро выливается в яростную, брызжущую слюной атаку на Израиль.