Кристиан Бэд - Вторжение 1: высший разум [СИ]

И ведь всё равно, по какой причине ты опоздал: уважительной или нет. У неё — пунктик, она, блин, принципиальная!

Может, у неё вообще в голове компьютерная программа вместо мозга? Ну или она вампир какой-нибудь эмоциональный: пока не наорётся — не успокоится?

— Повторяйте стихотворение, кто не расскажет — два в журнал, и исправить уже не сможете! — Инна Борисовна успокаиваться не собиралась.

Вадим покачал головой, встретился с грустными глазами Рыжкова. Хмыкнул.

Рыжков был к нему сейчас ближе всех — он занимал первую парту на четвёртом ряду, практически у дверей.

— Чёт она сегодня буйная, — тихонько сказал Вадим Рыжкову.

— Да ваще озверела. В гробу я видал её стишки, а письменную дичь — тем более… — прошипел Рыжков.

— Ты стих-то хоть раз читал?

— Два читал! Но дальше первой строчки не помню…

Вадим хмыкнул: стих был простой, да и задавали его неделю назад.

— Рыжков! Начнём с тебя! — Инна Борисовна возникла перед четвёртым рядом, как призрак, летящий на крыльях ночи.

— Инна Борисовна, вы когда это задавали-то?.. Я вот смотрю и не помню… — простонал невезучий Рыжков.

— Да ты его и не учил!

— Учил… Сейчас уже раз шесть вон прочитал, ничего не вспомнил!

— Давайте, я расскажу? — не выдержал Вадим.

И, не дожидаясь разрешения, затарабанил на английском. С акцентом, конечно, в который всегда тыкала Инна Борисовна, но чётко. Со злости он ошибок никогда не делал, только в расслабленном состоянии.

— Ну, хоть стишок знаешь — хоть какая-то от тебя польза, — перебила Инна Борисовна. — Садись на место!

Стих она даже не дослушала.

Раздражённый Вадим упал на свободную парту позади Рыжкова. Меньше всего ему сейчас хотелось учиться. Может, англичанка — тоже заражена личинкой, поэтому всех доводит? Или она злостью питается? Или у неё утром собачка сдохла?

Очки просто жгли Вадиму карман: ну прямо Фродо и кольцо Всевластия!

Но ведь нельзя же на учителях эксперименты ставить? Хотя… А им на школоте оттаптываться можно? Или дети — не люди?

Профдеформация у них, что ли? Или обман мозга? Вот скажи сейчас англичанке, что она детей не уважает, и что будет? Истерика? Она же уверена, что наоборот! Что это мы её не уважаем!

Вадим решительно достал очки и нацепил на нос.

Всмотрелся — пусто. Личинка, к сожалению, не просматривалась.

Он в раздражении схватился за колёсики, позабыв, что они — не для резкости…

И…

….В голове у Вадима неожиданно что-то ёкнуло, его толкнуло вперёд… И класс перевернулся.

Теперь Вадим смотрел не со второй парты последнего ряда, а от доски. Словно его вызвали отвечать!

Только что он видел затылки, а теперь — лица.

Вот Рыжков мается от тоски и безделья. Он знает, что его уже ничто не спасёт от двойки, и дальнейшее сидение на английском для него — хуже каторги. Вот Кристина шевелит губами, повторяя стишок…

А это кто такой лохматый и заспанный? Это же…

Стоп, а где Инна Борисовна?

Вадим оглянулся и увидел доску.

Потом ощутил, как в глазах двоится, и увидел, наконец, Инну Борисовну, испуганно крутящую головой.

И тут до него дошло, что секунду назад он смотрел на себя из головы Инны Борисовны! Её глазами!

Нет… Ну… Ну…

Ну, круто же!

Он поморгал: в глазах всё ещё двоилось. Ещё немного подкрутил колёсики очков…

Внутри опять что-то дёрнулось, он ощутил слабое сопротивление, словно в воду нырял… И снова увидел самого себя, хмурого, бледного, взлохмаченного и какого-то прямо несимпатичного, что ли.

Подумав об этом, он уловил смутный отклик: «Да, бесит, постоянно дерзит».

«Это кто дерзит? Это же Рыжков дерзит?»

«Рыжков — вообще отстой!» — откликнулось в голове.

Это он что, с Инной Борисовной, что ли, беседует? Прямо у неё в голове?

Вадим едва не расхохотался.

«А ты сама? — спросил он. — Ты — не отстой?»

«Да ты кто такой, чтобы!..» — дёрнулась ответная мысль.

Вадим «рявкнул» на неё, и мысль угасла.

Вот так-то лучше!

Он сделал усилие и подавил последнее сопротивление… чужого сознания.

И снова обвёл класс глазами Инны Борисовны.

— Ну и что, хулиганы, тунеядцы? — спросил он весело, слыша не свой, а её, не совсем знакомо звучащий голос. — Учиться-то когда-нибудь начнёте?

Вадим представил, как садится… и Инна Борисовна, поддёрнув юбку, взгромоздилась на первую парту, а потом заложила ногу за ногу, повергнув в шок сидящую там Кристину.

— Кристина-то пять получит, — развязно сказала «Инна Борисовна», качая голой ногой. — А ты, Рыжков?

— А чё сразу я? — вякнул тот испуганно.

Испугаешься тут.

— А то! — ухмыльнулась «Инна Борисовна». — Тварь ты дрожащая, или можешь выучить стих? А, Рыжков?

— А если не могу, так что, сразу тварь? — пробормотал Рыжков и вцепился в свой рюкзак.

Инстинкт подсказывал ему, что «пора валить» из этого странного «класса».

Вадима уже трясло от хохота. Хоть «Ералаш» снимай — педагогиня на парте была великолепна!

Он ощутил, что сейчас заржёт в голос и потеряет контроль над сознанием англичанки, и поднял Инну Борисовну с парты.

Двигательный контроль давался ему легче. Можно было поводить её по кабинету. Подойти к двери. Теперь обратно… Вот хоть бы даже и присесть…

Англичанка побродила туда-сюда, присела на корточки.

Класс замер.

Вадим понял, что получается уже какая-то страшная, а совсем не смешная фигня, и всё желание управлять англичанкой у него пропало.

Да и не знал он, что делать дальше. Одно дело — побаловаться, другое…

Ладно, хватит нелепого бреда!

Не сообразив, как «выйти» из сознания Инны Борисовны, Вадим снял очки.

Англичанка — словно из неё выдернули стержень, осела на пол и заплакала.

Девчонки кинулись её утешать.

— Инна Борисовна, что с вами?

— Голоса… — бормотала та. — Какие-то голоса в голове…

— Это вы переутомились!

— Это конец года…

— Ага, орать она переутомилась! — буркнул над ухом у Вадима Рыжков.

Вадим надавил на занывшие глаза. Эксперимент определённо состоялся. Но — какой?

Личинки не было. Захват сознания англичанки частично удался.

Но болтать с ней у неё же в голове было явно лишним. Вот если бы он хотел что-то сделать конкретное…

Девчонки так и вились вокруг «несчастной Инны Борисовны». Вадим смотрел и не понимал: ему-то жалко её или нет? Насилие над сознанием — это же тоже насилие? Но если ей было можно, то почему должно быть стыдно ему? А ему — стыдно?

Пожалуй, ему было не стыдно, а странно.

В насилии над сознанием было и удовольствие, и страх, и отмщение, и жалость… И весь этот коктейль ощущений совершенно сбил его с толку.

Главное — он понял, что может и это. Что и зачем — надо было разбираться, но что-то может точно.

А вот то, что английский скатился в коллапс, это было определённо в плюс — хоть шпору на геометрию получится сделать.