Таде Томпсон - Роузуотер [litres]

Я ухожу. Больше не выдерживаю. Но то, что я забираю, дает мне энергию еще на месяц. Я больше тренируюсь, ем здоровую еду, звоню друзьям и гуляю. Захожу в голомузей и посещаю Венецию, Тайвань, Ниагарский водопад. Готовлю новое блюдо и все порчу. Решаю быть счастливым и заставляю себя видеть то хорошее, что есть в моей жизни. Смотрю на пышную зелень, окружающую биокупол, на нелегальные фермы, которые пытаются воспользоваться гиперплодородной землей, и на проклинаемых государственных работников, которые время от времени возникают, чтобы убрать опавшие листья.

На какое-то время этого хватает, но апатия всегда приползает обратно. Я просыпаюсь, и меня обуревает лень, о тренировках можно забыть. Тащу себя в «Честный банк». Смотрю по пути на работу на цветущие дикие розы и гибискусы и не вижу их. Жизнь снова становится серой.

Иногда я ковыряюсь в воспоминаниях встреченных людей, но это не помогает, потому что, когда я в таком настроении, лишь негативные стороны их жизни всплывают на поверхность. Я вижу только черное.

Я касаюсь щеки Аминат. Она тут же открывает глаза.

– Привет, – говорит она.

– Привет, – говорю я.

Солнечные лучи играют у нее на боку. В этот момент я готов купиться на то, о чем рассказывают в любовных песнях и стихах. Я верю в призрачные, взбалмошные чувства и в совместное пробуждение в лучах рассвета.

Она тянется к моей руке, потом направляет ее в тепло между своих бедер.

– Разбуди меня, – говорит она.

Вот мы и на месте. По дороге в Роузуотер почти все время молчим. Хорошо, когда чувства еще бесформенные и невысказанные, но Аминат говорит, что любит меня. Слова словно взвешивают страсть и вместе с тем оценивают и ограничивают ее. Мы оба знаем, что эта тишина нужна мне, чтобы проверить свое сердце.

Мы подъезжаем к ее офису, и она говорит мне подождать в машине. У меня все болит – сказываются травмы и долгая поездка. Она не целует меня, выходя из машины, но бросает взгляд, который я чувствую всем телом, от глаз до паха. Она любит меня. А я люблю ее? Я никогда раньше не любил, но никогда ни к кому не испытывал таких сильных чувств, как к ней. Я смотрю, как она удаляется.

Вывесок нет, так что я не знаю, что это за здание. Мне очень стыдно, что раньше я не проявлял интереса к ее работе, поэтому не спрашиваю.

Когда она почти выходит за пределы слышимости, я говорю:

– Я люблю тебя.

– Что? – говорит она, оборачиваясь.

– Ничего. Иди… мы поговорим, когда вернешься.

Сейчас утро, но еще не рабочее время. В здании только охранник. Он улыбается и смеется какой-то фразе Аминат. Он впускает ее.

Какие-то дети играют в футбол на дорожке и визжат от восторга, когда мяч пролетает мимо двух камней, изображающих ворота. Мяч отскакивает от ветрового стекла и замирает на земле. Мальчишки кричат мне. Я выхожу из машины и кладу мяч у своих ног. Делаю замах для пинка, но так и не успеваю ударить.

Взрывом меня отбрасывает к машине. Я ничего не слышу, кроме смутного звона в голове. Повсюду обломки. В воздухе поднимается черный дым и расползается по небу. Огонь ревет и пляшет по руинам здания.

Я не могу пошевелиться. Срабатывает сигнализация в машине. Я вижу горящего ребенка. Я жалею, что посмотрел.

Аминат.

Аминат, я люблю тебя. Вернись.

Я врываюсь в ксеносферу и сразу вижу черное пламя.

Ахх, гнев, подавленная ярость. Она забавляет меня, хоть я и держу все в себе. Я пытаюсь вытащить языком кусочек вяленой рыбы, застрявший между резцами.

Мы в диспетчерской плотины Каинджи. Я единственный сенситив. Со мной шесть спецназовцев из отряда, засекреченного настолько, что мне не говорят его названия. Они одеты в сверхлегкую броню, держат сверхлегкое, сверхразрушительное оружие и готовы действовать.

– Кааро, есть что? – спрашивает командир отряда.

– Дождь еще не кончился. Пока ничем не могу помочь. Мне нужна ясная погода, помните? Если у вас нет доступа к Шанго или еще какому-то богу грома, мы застряли. – Я засовываю в рот палец, использую ноготь как зубочистку. Не помогает.

В узкую прямоугольную щель видны темно-серые небеса, иногда озаряемые молнией. Дождь проливной, бесконечный. Озеро Каинджи, наверное, уже переполнено, и турбины должны работать на полную мощность, однако не все они функционируют. Так было с тех пор, как итальянцы достроили ее в шестидесятых.

Повстанцы угрожают взорвать плотину, и О45 одолжил меня для этой миссии. Мне нужно только засечь, когда они прибудут на место, если они прибудут. Брутальные вояки, окружающие меня, сделают все остальное.

Я смотрю на этих парней. Хренов Данлади сожрал бы их на завтрак, не вылезая из постели.

Командир достает нож и кусает лезвие.

– Шанго я не знаю, но это железо Огуна [39], и я клянусь, что никто сегодня не взорвет эту плотину. Ты пойдешь с нами.

– Что? Нет. Я не полевой агент. – Теперь я тоже злюсь. И боюсь.

– Сегодня – полевой. Ребята, пойдем.

Мы выходим под ливень.

Я намереваюсь сбежать при первой же возможности.

Пушка.

Как только я думаю об этом, как только понимаю, что нужно для побега, я вижу, как мне раздобыть револьвер. Дамский, двадцать второго калибра. С перламутровой рукоятью. Серебристый, до блеска отполированный, в элегантном футляре. Заряженный.

Я не намерен из него стрелять, но должен убедить Феми, что буду.

Я возвращаюсь в кухню до ее появления. Меня тревожит кое-что, услышанное в моем видении. Разговор. Я уверен, что он из будущего. Я никогда не был на такое способен, но слышал о сенситивах, которые были. За прошедшие годы я уже переживал вспышки других способностей, а это – вспышка предзнания. Разговор между Феми и женщиной, которую я не знаю.

– Ты переспала с ним? – спрашивает странная женщина, сидящая за столом и пишущая на разглаженном песке, выложенном на керамическом подносе.

– С кем? – спрашивает Феми.

– Со скользуном. Кааро.

– Нет.

– Хм. Надо было. Ты должна была.

– Во-первых, фу. Во-вторых, фу. И это все, что я могу сказать по этому поводу.

– Если бы ты… что ж, это был наш последний шанс получить над ним контроль.

– Что вы имеете в виду? Он наемник. Его контролируют деньги.

Женщина поднимает указательный палец, как школьная учительница.

– Нет. Он только думает, что его контролируют деньги, но на самом деле это не так.

– Что тогда?

– Любовь.

– Любовь к кому?

Женщина пожимает плечами.

– Ты не выйдешь на Велосипедистку через него. Эта ниточка теперь оборвалась.

На этом видение кончается.

Я не знаю, что это за женщина, но чертить или писать на песке – это формы гадания, известные йоруба. Они аналогичны геомантии. Говорят, так делал Иисус, когда спасал блудницу от толпы. Я никогда не видел и не слышал, чтобы этим занималась женщина, но, наверное, всякое может быть.