Геннадий Тарасов - Седьмой принцип

– Вот это правильно, это я заберу, – сказал кто-то, по ощущению – пустой и гулкий. – А то что-то тебе слишком уж везет.

Потом, через паузу тишины, из отверстия, словно плевочек, вылетела по короткой дуге и упала к ногам Лиса доска.

– А картинку возьми, – сказал тот же голос. – Еще пригодится.

– Спасибо этому дому, – неожиданно для себя, словно кто-то другой, деревянными губами произнес Лис и поклонился, точно его за затылок нагнули силой. – Пойдем к другому дому, – закончил он известную всем фразу, которая неожиданно приобрела совсем другой смысл и значение.

Отверстие в земле у его ног со смачным чмоком затянулось, будто не было его никогда. Поверхность выровнялась, и лишь округлая залысина посреди опавшей листвы и хвои, точно отметина от прошлогоднего костра, указывала место пропавшего лаза.

Лис постоял еще какое-то время, оторопело глядя под ноги, потом помотал головой, словно прогоняя наваждение, поднял с земли панно и оглянулся.

За дорогой на месте пожара суетились люди, стояла пожарная машина или две, роняя синие проблески вокруг себя. Судя по всему, пожар уже догорел и спасать там было нечего. Свежесть улетучилась, словно и не она совсем недавно так кружила его голову, остро пахло гарью. По воздуху черными метками молча плыли длинные лоскутки сажи.

Без злорадства, лишь устало, Лис подумал, что Толяну с его дачей… с его бывшей дачей теперь придется повозиться. Ну, ничего, у него же брат депутат, поможет. А вот ему на пожарище делать совершенно нечего. Поэтому он благоразумно повернулся к нему спиной и, лавируя меж сосен, пошел напрямик к машине, отстраненно, как посторонний, радуясь своей предусмотрительности, благодаря которой поставил ее подальше от дома. От этого дома. А то, наверное, тоже… Того…

Ночь уже точно прошла. На востоке, уцепившись за ветку сосны, раскачивалась и невероятно сияла Венера. Ниже, готовясь принять вечно юную и прекрасную богиню, полнилась подогретой розовой пеной купель восхода. Думать не хотелось совершенно, хотя подумать о чем было. Да и спать тоже не хотелось, просто требовалось время, чтобы после ночных приключений прийти в себя, чего бы это ни значило. Открыв машину, он забросил на заднее сиденье панно. Следом забрался и сам, заблокировал изнутри двери и откинул сиденье. «Надеюсь, машину не заминировали», – подумал устало, закрывая глаза.

О небо, он все еще на что-то надеялся…

Состояние, в которое Лис впал, едва откинувшись на спинку сиденья, не было сном, но и бодрствованием тоже не было. Не сон, но и не бодрствование, нечто промежуточное, нидра, как в йоге, только йоги к этому состоянию стремятся специально, а Лис угодил в него без усилий и непреднамеренно.

Он едва успел, расслабившись, обмякнуть на автомобильном ложе, как, явно дождавшись момента, на него нахлынули недопроявленные мысли, воспоминания и образы – все сразу – и принялись проявляться. Странный поток сознания, в котором перемешались звуки, цветовые пятна и картинки, движущиеся и неподвижные, а также то, что не имело ни звукового, ни визуального воплощения, но тем не менее воспринималось на уровне ощущений ярко и остро. В общем, такой себе сон, пестрый, словно коллаж или домотканый ковер, сотканный из подручных ниток, сшитый из лоскутков различных тканей. Сон, в котором Лис, однако, участия как бы не принимал. Сохраняя ощущение собственной отдельности, он занял место стороннего наблюдателя, которое точно знал, где находится в его сознании, и, не позволяя себе погружаться, растворяться или откликаться эмоционально на увиденное, стал отстраненно наблюдать за происходящим. Спокойно, терпеливо и прохладно, как истинно посторонний самому себе, Лис ждал, когда калейдоскоп в его голове наконец остановится, а буйство прекратится. Он не желал ничего узнавать, не хотел ничего понять, все вопросы отнеся на потом, в данный момент ему хотелось одного – покоя. И он знал, что покой наступит, только если он не станет вмешиваться ни во что.

Так и случилось, через какое-то не замеченное им, проскользившее мимо время.

Перед тем как растаять в светлом облаке почти нирваны, он успел подумать, что в жизни его до странного большую роль стали играть мысленные образы, сны-воспоминания и картины, будто навеваемые из другой жизни. Другой, но не чужой, а – по ощущениям – его жизни. Словно кто-то неведомый транслировал в его сознание эти картины преднамеренно, желая, видимо, возбудить определенные воспоминания. Какие? Что такого он должен вспомнить, о чем постарался забыть?

Впервые в его мозгу, как что-то постороннее, как перевернутое отражение, блик на окне мчащегося сквозь ночь поезда, всплыли и тут же унеслись прочь слова – «базовый принцип». «Что это?» – всполошился Лис. Где-то уже он что-то подобное слышал, но где? Что? И ведь это было, должно быть, что-то важное… Сознание встревожилось и, чтобы изжить тревогу, как болезнь, принялось собирать внутри себя кубики информации, чтобы сложить из них искомое знание.

Странно, что душа его безмолвствовала. Он подумал, что нет у нее, видимо, прямого канала связи с разумом, поэтому она не может передать ему все, что знает сама, но лишь выражает свое отношение к тому, что он творит, поглаживая или пиная эмоционально. У Лиса возникла уверенность, что про Базовый принцип он забывать не должен, хотя и не знает пока, что это такое. И что-то ему подсказывало, что скоро узнает.

Он подумал, что человеческая жизнь похожа на бесконечный поезд, в котором никогда не дойти ни до последнего вагона, ни до локомотива. Больше того, иногда и направление движения не определить. Ты просто переходишь, минуя тамбур, из одного вагона в другой, но не понимаешь, куда несется весь состав. И еще он подумал, что, если что-то натворил в одном вагоне, в одной жизни, в другой не спрятаться, даже если забыть о предыдущей. Чтобы наладить жизнь здесь, ему придется каким-то образом исправить свои ошибки там. С поезда, что бы там ни говорили, не спрыгнуть. Ну, наверное, и можно как-то, но он этого не желает. А вот вернуться в предыдущий вагон ему, возможно, и придется. Тем более что Вальтер вполне может оказаться там, не зря же он привиделся ему во сне. Возникнув, мысль эта сразу утвердилась в сознании как верная, почему-то он был склонен ей доверять. Вот, вспомнил Вальтера – и заныла, затосковала душа. Он запретил себе думать о нем, когда стало ясно, что его уже не найти. Нет, надежда жила в нем, под спудом, где-то там, но боль от потери была так сильна, что, не отрезав себя от нее хирургически, он, кажется, не мог выжить. А теперь сын без спроса и позволения стал являться во сне. Видимо, все же Лис сам, неосознанно, вновь позволил себе вспоминать и думать о нем, и в этих мыслях теперь явственно проступала надежда. Он не знал, не мог объяснить, с чем связаны эти перемены внутри его, но совершенно сознательно раскрывался им навстречу.