Геннадий Тарасов - Седьмой принцип

А потом он увидел, как из бездны всплывает бледно-голубой пузырь, предвестник Звезды, как колет она все вокруг холодными лучами, словно пиками, как срываются вслед им ураганные ветры, как на самом краю бездны, ломая камни, прорастает и сразу же расцветает, раздуваемый ветрами, Огненный цветок… Он-то им и нужен…

– Вот тебе, вытрешься, – сказала Нина Филипповна, приоткрыв дверь ванной и вешая большое махровое полотенце на крючок. – Ты заснул, что ли? Давай не спи, времени мало.

Потревоженный внезапным ее вторжением, Лис потерял опору и сцепление со стенкой ванны и, соскользнув по ней, обрушился с головой в воду, подняв фонтан брызг.

– И в самом деле заснул, – подтвердила догадку Нина Филипповна, чем, казалось, была удовлетворена.

Лис забултыхался в воде, стараясь одновременно и прикрыться двумя руками от взгляда хозяйки, и подать ей знак уйти немедленно.

– Потом, потом! – бухтел он, булькая и захлебываясь.

– Что «потом»? – поинтересовалась Нина Филипповна. – Никакого потом не будет, к сожалению. И перестань сучить ногами, весь пол залил. Меня твоя личинка не интересует, и уже давно, так что успокойся. Гордиться тебе, я скажу, особенно нечем, но и комплексовать, как я погляжу, тоже не след. Давай заканчивай помывку, я тебе поесть приготовила. Все на столе.

Нина Филипповна удалилась, прикрыв за собой дверь, которая коротко проскрипела дискантом. Лис успокоился, восстановил равновесие и кое-как отдышался. «Надо же, заснул…» – не столько изумлялся, сколько радовался он происшедшему. Потому что устал, как оказалось, до чертиков. Расслабиться да подремать в теплой воде – как раз то, что нужно. Сон, правда, приснился странный, как все последние сны ему снятся, и какой-то тяжелый, напряженный, со всей этой пророческой предопределенностью. А может, то и было видение? А вдруг и Синяя звезда, и Огненный цветок, и Лунный конь на самом деле существуют где-то на краю света и встреча с ними ему еще предстоит? Он снова почувствовал, как в груди заворочался, завертелся волчком холодок. Лис схватил мочалку и стал интенсивно ее намыливать. Мочалка представляла собой рыжий моток спутанной и сбитой комками лески – точная модель того, что творилось с мыслями в его голове. И снова это тягучее чувство, будто он начинает что-то вспоминать. Ох уж эти воспоминания, как же они его измучили. Достали! Ненужные, непрошеные, навязанные. Он, конечно, еще не разобрался в них, далеко нет. Зато понимал, что должен держать воспоминания в тайне. Кроме, конечно, Нины Филипповны, от нее бесполезно таиться, она все равно читает его мысли…

– Нина Филипповна… – не выдержав, взялся спрашивать Лис, съев предварительно тарелку борща с тремя кусками хлеба и напившись сладкого компота, – Нина Филипповна, а вот как вы думаете, Лунного коня чем кормят?

Гадалка долгим взглядом, каким смотрят в ночь или на дорогу, посмотрела в его лицо, и прочитал в ее глазах Лис и печаль, и горечь, и невыразимую грусть, и неразделенное страдание. Стыдно ему стало за свой вопрос, словно глупость он сморозил несусветную.

– Известно чем, – тем не менее со вздохом ответила Нина Филипповна. – Сердцем этого зверя кормят.

И прикрыла рот ладонью, испугавшись своих слов.

– К-каким сердцем? – заикаясь, осмелился на уточнение Лис.

– Вестимо, своим, – подтвердила Нина Филипповна. – Где взять другое, ежели сидишь у коня на спине?

– Но ведь… Это жизнь?

– Вот именно, жизнь. Поэтому надеюсь, что ты найдешь себе лошадку поскромней… Ну ладно, – подвела черту. – Пора. – Подожди-ка, – остановила она его у двери.

Пошла зачем-то в комнату, а вернувшись, сунула ему в нагрудный карман куртки очки с круглыми синими стеклами, толстыми, почти непрозрачными – совершенно антикварную вещь.

– Тебе пригодятся, – ответила на его немой вопрос и осторожно, словно благословляя, погладила карман подушечками пальцев. – Найди Нараду, – велела ему напоследок. – Дощечку свою взял? Хорошо. Все остальное, думаю, он сам тебе объяснит и расскажет. Он для того здесь и объявился. Но про меня ему не говори, даже не упоминай, незачем ему знать обо мне…

– Мы с вами еще увидимся? – спросил Лис, при этом захрипел и закашлялся.

– Увидимся, конечно, – сказала Нина Филипповна, сложив губы и пухлые щеки в смешную гримаску серьезности и значительности. – Где-нибудь, когда-нибудь обязательно увидимся. Ну, храни тебя Бог.

С этими словами она вытолкала его из квартиры и закрыла дверь.

Спускаясь по лестнице, Лис спиной ощущал взгляд янтарных совиных глаз Нины Филипповны. Совершенно совиных…

Нараду Вениамин нашел точно там, где говорила Анна, – в центре, на перекрестке у гастронома. Он сидел в позе лотоса на расстеленной прямо на асфальте домотканой подстилке из верблюжьей шерсти. Прислонившись спиной к газетному киоску, бренчал на своей балалайке. Лис совершенно определенно знал, что никакая это не балалайка, а индийская вина и что не завывание ветра в дымоходе воспроизводит сей уличный музыкант, а воспевает гимны, молитвы и мантры своим самым главным и правильным богам, но по дурацкой привычке, за которую сам себя корил, внутренне ерничал. Нервничал, что поделать.

Перед Нарадой полукругом стояли десятка полтора зрителей и молча, с подобающим вниманием и даже почтением слушали его песнопения. Когда очередной гимн заканчивался, граждане бросали монеты в стоявшую на подстилке круглую деревянную плошку, затертую до черноты, засаленную, щербатую по краю, и уходили, притихшие и одухотворенные. На их место тут же становились другие, перекресток был людным, и недостатка в слушателях не ощущалось, по крайней мере сейчас, в середине рабочего дня.

Лису показалось удивительным, что, сколько бы в плошку ни бросали денег, в ней всегда оставалось не более трех монет на самом дне. «Что за фокус такой? – подивился он. – Одно слово: факир».

Факир, заметив Веню среди слушателей, виду сразу не подал, а доиграл и допел до конца очередной гимн и только после этого положил инструмент на колени. Руки с трепетными пальцами он опустил на струны. Приобщившиеся к его искусству побросали свои монетки в чашку и, внемля посылу, быстро разошлись, оставив Лиса наедине с Учителем. Наедине – не случайно выпавшее в сознании слово, Лис почувствовал, что за его спиной реально возникла стеклянная стена, вырезав объем из общего городского пространства, в пределах которого остались он и этот уличный музыкант, с его подстилкой, плошкой, виной и тем боком киоска, на который он опирался. Все, что осталось вне, виделось как бы чуть смазанно и бледно, и звуки долетали оттуда приглушенные – не царапающие слух отголоски.

Нарада поднял на Лиса желтые азиатские глаза. По его плоскому, скуластому лицу стекали книзу густые вислые, как у Максима Горького, усы. Он и был бы похож на Максима Горького, если бы тот был китайцем. Бритым наголо китайцем. Ну, может, и не китайцем. Индусом вот. Да, пожалуй, индусом. Очень худым и длинным индусом – ишь, сидит, словно метр складной…