Геннадий Тарасов - Седьмой принцип

– Поехали, – сказал он коню.

– Я не смогу… Двоих Боливар не… – попробовал возразить конь.

– Не беспокойся, я уплачу по счету, – уверил его Фрюж, совершенно точно зная, какая плата от него потребуется.

Лунный конь тоже это знал. И не был на такую плату согласен. Но спорить не было времени – под землей, в пещере, как предвестник извержения, нарастал гул. Поэтому скакун, потоптавшись на месте, лег на землю, а когда Фрюж со своей ношей забрался к нему на спину, легко вскочил и бросился в проход между скалами, лелея надежду все же преодолеть его каким-то образом и вырваться на равнину.

Фрюж, обнимая, прижимал к себе Полуночного пса и в свою очередь сам льнул к спине коня. Но силы, а вместе с ними и интерес к окружающему, быстро покидали его. Он еще слышал, как вырвалась из пещеры и устремилась за ними погоня, но отнесся к этому факту как к незначительному, к нему лично отношения не имеющему. Поскольку сам-то он уже начал переход в параллельный поток времени и пространства, в котором подобные пустяки не существовали. Стоило всего лишь закрыть глаза, и все пропало. Все, кроме Лунного коня и его безудержного бега. Но потом и это исчезло.

Похоже, было утро.

Все правильно, после ночи обычно наступает утро, если что-нибудь наступает, а он точно помнил, что как раз перед тем была ночь. Долгая-долгая ночь.

Готика сосен над головой, сучья вздрагивали и покачивались. Ажурная сеть ветвей и игл. Рано, небо едва просветлело. Кажется, что лениво полоскался на ветру линялый кусок ситца. Да, все кажется… Потому и кажется, что до боли знакомо, что уже было однажды. И эти сосны, и мягкая подушка песка вперемешку с хвоей под головой, и чувство покоя, и воздух, этот дивный воздух. И запах…

А вот запах, кстати, мог бы быть и получше. Хотя его он тоже помнил.

Тянуло гарью, остро и возбуждающе, точно нашатырем. Судя по всему, источник неприятного запаха был неподалеку, за дорогой. Источник тоже ему был знаком. Подумав о пожарище, Фрюж вполне последовательно вспомнил и о породившем его пожаре, немедленно и окончательно пришел в себя и рывком сел. Замычал и схватился за болевший бок.

Все правильно, сосновый бор, дачный поселок, дача Толяна. Бывшая дача. Где-то неподалеку должен быть лаз, по которому он выбирался из западни в погребе этой самой дачи. Ни дачи уже, ни лаза. Интересно… Как он здесь оказался – неведомо. Вообще-то удивительно, что его забросило именно сюда, ведь могло куда угодно. Но, значит, были соответствующие обстоятельства и резоны, что – сюда. Последние из сохранившихся в памяти предшествующих этому утру воспоминаний – это шея Лунного коня, к которой он прижимался щекой, сумасшедшая гонка да струящаяся вокруг него, будто разрыв пространства, грива. Что-то еще…

Собака! Полуночный пес.

– О господи!..

Он увидел его там, где и должен был, хотя сознание желало бы избежать этого, обмануться. Под левой рукой, на куртке его, вытянувшись, лежал пес… Неподвижно лежал, только шумно и часто дышал. Тот самый беспокоящий ритмичный звук. И он не спал, широко раскрытыми, неподвижными глазами следил за хозяином. Но едва только Фрюж встретился с ним взглядом, он подался ему навстречу. Глаза пса расширились и тут же, зафиксировав навечно образ хозяина, застыли, застекленели, а еще через мгновение стали мутнеть. Если бы не это обстоятельство, можно было подумать, что Полуночный пес долго нес некую тяжесть и наконец от нее избавился, передал эстафету хозяину, расслабился в облегчении и уснул. Так все и было.

Собака, точно мумия, была спеленута полосками светлой холстины, сквозь которую во многих местах проступили и уже засохли пятна крови. Да, конечно же! Была схватка, в пещере, с ужасами. Им крепко досталось. Особенно собаке. Ощупав себя руками, Фрюж убедился, что его раны на боку так же заботливо перевязаны. И он чувствует себя вполне сносно. В отличие от собаки. Хотя, кто знает, кому еще лучше. Бедный, бедный пес!

Он протянул руку и коснулся повязки на мертвом теле, как бы прося у собаки прощения за то, что не уберег. А собственно, да, просил, молча, не пытаясь облечь в слова то, что все равно не мог высказать. Испытывая некоторое смятение под мертвым взглядом, и жалость, и вину свою, ощущая пустоту и усилившийся холод пространства, он потянулся еще дальше и прикрыл собаке глаза.

Преодолевая большое неудобство и напряжение в правом боку, – казалось, что туда, где разодрано, вклеили кусок деревяшки, – Фрюж поднялся и машинально поправил сумку, передвинув ее за спину. Сделав движение, он осознал его и сообразил, что Базовый принцип все еще у него, и тогда уже почувствовал некоторое облегчение, видимо оттого, что картина мира наконец сложилась в полном объеме. Так бывает иногда после крепкой пьянки. Поутру вспоминаешь, часто со стыдом и дрожью, предшествовавшие пробуждению события и надеешься, что ничего больше не вспомнишь. Ну, ему-то стыдиться вроде нечего, хотя было все же несколько моментов, которые он до конца прояснить не мог. Например, как, каким образом он здесь оказался? С собакой? Мог, конечно, Лунный конь как-то… Но – как? И мог ли? Кто в конце концов позаботился о нем и о собаке? Ответов не было. Может быть, после прояснится? А пока следовало позаботиться о собаке.

Определив направление, он напрямик через лес пошел к подворью Толяновой дачи, туда, откуда тянуло гарью. Прямо на запах, можно сказать, и шел. Где-то неподалеку когда-то выходил на поверхность лаз подземного хода, по которому он выбирался из подпола. Теперь-то точное место уже не найти, тем не менее он с беспокойством заглядывал под ближайшие кусты: а вдруг? Зачем ему это? Похоже, внутренне он все еще сомневался в том, где и когда находится, и искал достоверные метки и знаки. Коня вот тоже нигде не было видно, хотя мог бы объявиться, и он этому даже не удивился бы.

Удивительно было как раз другое. То, что, осознавая себя, свое нахождение здесь, на Земле, он оставался Фрюжем, а не стал снова Веней Лисицыным. Вообще же, как-то эти две судьбы и две личности в нем слились, спаялись в одну, жизненный опыт, память обоих совместились, дополнив друг друга. Хотя Фрюж все же, как более сильный и цельный, преобладал. Он осознавал себя и тем и другим и не испытывал при этом особого дискомфорта, тем более что при слиянии, похоже, компенсировались некоторые обоюдные недостатки. А достоинства? А были ли они? Ну, о достоинствах судить еще преждевременно, да и не ему, но вот что он точно мог сказать, так это то, что стал он старше. Повзрослел. На целую жизнь. Ну, собственно, и ладно. Не возражать же. Да и как это – возражать? Кому? Возражать без адреса – прямая дорога в сумасшествие, а ему не до этой блажи, по крайней мере пока. У него еще оставался неисполненным долг, а значит, была цель.