Эйлин О'Коннор - Вы признаны опасными [сборник litres]

Но тут желудок проснулся. «Что? Спиртное?!»

– Нет! – Хольми схватился за горло, словно намереваясь придушить себя, лишь бы не отдать выпитое.

Но от него больше ничего не зависело.

Судорога скрутила несчастного гнома. Он рухнул на корточки, извергая настойку. В голове ударил колокол: бамммммс! – и невидимая рука опустила перед глазами темное полотнище. Хольми покачнулся и рухнул бородой вниз.

Когда он пришел в себя, мать сидела рядом и обмахивала его мокрым полотенцем.

– Я проклят, – прошептал он.

И на этот раз мать промолчала.

О том, что с молодым Хольми что-то не так, впервые заговорили, когда младшему Браксу исполнилось тринадцать. По традиции отец выставил на праздничный стол девять видов хмеляги и четыре пузатых бутыли мховки. Лучше бабки мховку не варил никто на всей улице. «Забирает крепко, отпускает мягко!» – хвалил папаша. Когда дошло до хоровых песен в честь именинника, малышу плеснули в чашку хмеляги и протянули лосиное копыто – занюхать. Хольми бесстрашно опрокинул в себя чашку, крякнул и уже готовился выслушать новую песнь. Как вдруг с другой стороны копыта вырос лось, живой и невредимый, и метко лягнул малютку Бракса в темечко. Голова взорвалась, и Хольми свалился, где стоял.

«Приболел!» – заявили потом соседи.

«Переволновался!» – оправдывал племянника дядя Узыг.

«Голову перегрел на солнце», – вторила им мать.

Одна только бабка почесывала жидкую бороденку и молчала. Но глядела при этом так, что отец первый спросил, чего это она выпучилась, как вальгальский сурок.

– Мальчишка-то порченый! – проскрипела старая карга.

– Что?

– Пить не могёт! – сокрушенно вздохнула бабка. И присовокупила: – Слабак!

К двадцати годам Хольми Бракс целиком испил чашу, но не ту, которую ему предлагали, а чашу отверженного. Он стал изгоем в дружных компаниях. Девушки отказывались с ним встречаться, едва узнавали о его беде. По настоянию бабки Хольми сводили к лекарю, но плешивый гном только руками развел:

– Непереносимость алкоголя лечить мы не научились. Сказать по правде, нужды не было.

Хольми обреченно кивнул.

Какая уж тут нужда, когда весь гномий народ начинал день, похмеляясь, и заканчивал, добивая жбанчик рябиновки, асбестовки или сладкой бзденьки. Гномы пили, бухали, квасили, бражничали, прикладывались, потягивали, хлебали и заливались огневкой, дерюжником или простецкой хмелягой, прерываясь лишь на сон. В каждом уважающем себя семействе от деда к внуку передавался рецепт крепчайшей козьеножки. И какие споры велись зимними вечерами у камелька! Лучшие умы сшибались, не в силах сойтись во мнении, эффективнее ли брить ногу, стричь или (да-да, находились дерзкие ниспровергатели основ) оставлять с шерстью, но предварительно вымачивать в муравьиной кислоте.

Любой гном, даже тот, который с трудом вязал два слова, мог пропеть оду корнедури. О, пьянящая корнедурь! Передам ли твою бесхитростную горечь? Опишу ли твою ледяную прозрачность? Воспою ли крепость твою, ярость и силу? Нет, не передам, не опишу и не воспою, а только дерябну сперва по маленькой, а потом по большой, и душа моя воспарит к сводам пещер Мактуша Увечного! Который, по слухам, вдохновлялся по время постройки не чем иным, как ею самой: корнедурью.

А крепкая прозрачная слюдянка! А тягучий базальтник, в котором на просвет видны комариные ножки! Зеленая светящаяся мховка, мутная ракушайка, сланцевка, от которой тянет в пляс, и сизый гранегон: где глотнешь, там и сядешь. Гномье племя варило, настаивало и крепило все, что движется, растет или торчит на месте годами, будь то сфагнум, пемза или жабьи кишки. Отличная, кстати, вещь получалась на кишках! По крайней мере, так уверяла бабка. Сам-то Хольми проверить ее утверждение был не в состоянии.

Весь этот огромный мир наслаждений оказался для него закрыт. Хольми Бракс не мог выпить даже глотка спиртного, чтобы не рухнуть без сознания. На семейных торжествах он лишь уныло таращился на буянящих родственников и грустно прихлебывал мутную водицу.

Чем старше становился бедный гном, тем чаще ловил на себе недобрые взгляды опьяневших сородичей. «Сидит, смотрит, – доносились до него шепотки. – А зачем сидит, чего смотрит?»

Несколько раз его пытались отлупить. Хольми без труда удирал, благо трезвый гном всегда обгонит пьяного. Но отсиживаясь в заброшенных пещерах, прислушиваясь к веселому гомону, он с тоской спрашивал себя: «Зачем я такой? Отчего именно ко мне оказалась так зла и несправедлива судьба?»

И не находил ответа.

– Хороший ты парень, Хольми, – сказал ему однажды мастер Шуст. – И руки у тебя что надо, и голова варит. Но участок я тебе не дам, уж прости.

Хольми обхватил ручки вагонетки с такой силой, что аж борода затряслась.

– Это потому что непьющий?

Шуст вздохнул.

– Ты пойми, сынок: мало отлично знать свое дело. Мало быть работящим. Мало заботиться о своей команде. Надо быть в струе! Струя, она… – мастер помахал увесистым кулаком, не находя слов от избытка чувств. – Кто в струе, того уважают! А ты… В общем, не обессудь. Никогда тебе доверять не станут. Ты ж по трезвяку в любой момент сорваться можешь!

– Куда сорваться, куда?! – заорал в ярости Хольми, дернул вагонетку на себя и опрокинулся с рельсов вниз, в карстовый провал.

Так что и на карьере пришлось поставить крест.

Отец сидел мрачный. Пальцы бездумно плели из густой бороды косы и снова распутывали.

Мать ожесточенно начищала серебряные ложки.

– Прадед, – бухнул отец. – Прадед мой был такой же!

– Слухи! – отрезала мать.

– И его дед!

– Поклеп!

– И дедов папаша! – упрямствовал отец. – Зараза какая-то в нашей крови. Никуда от нее не денешься. Нечего башку в корнях прятать! Хольми – трезвенник!

Хольми покраснел. Мать погладила его по плечу.

– Мы тебя и таким любим, сынок. И девушка тебе хорошая встретится. Дай срок, все наладится.

Отец с сомнением крякнул.

– К чародею ему надо! – прозудела бабка из угла. – Нету другого пути!

Мать вздрогнула и уронила ложку.

– Не вздумай, Хольми!

– Старик такого наколдует – век будешь жалеть, что не убился об его порог! – поддержал отец.

– Великий он чародей, могучий! – гнула свое бабка.

– Был когда-то! Да весь вышел!

– Если не он, больше никто!

– Уж лучше никто, чем он!

– Сгубите парня!

– Да вы посмотрите на него! Куда уж хуже-то!..

Хольми перестал вслушиваться в ожесточенный спор и задумался.

– Сынок! – вырвал его из размышлений испуганный голос матери. – Дай слово, что к Радуцеусу – ни ногой!

На следующее утро Хольми стоял на краю поляны, трясясь от страха. Одно дело решить «уж лучше смерть, чем такая жизнь», и совсем другое – лично явиться к древнему магу.