Иэн Макьюэн - Машины как я [litres]

Стало бы ей легче, если бы она узнала, что ее дочь изнасиловали? Я услышала, как ее родные причитают: «Если бы мы только знали!» Но если бы они узнали, они бы набросились на меня. И по праву. От этого мне было никуда не деться – ни тогда, ни сейчас, – я ответственна за смерть Мириам. Семнадцать лет и девять месяцев. Я отошла от Саны и поспешила уйти из дома, пряча ото всех лицо. Я не могла смотреть на них. Особенно на отца. И на маленькую Сурайю, которую Мириам так любила и я тоже. Я ушла из их дома и никогда больше не возвращалась. Через несколько дней, когда объявили результаты экзаменов Мириам – отличные, – Сана мне написала. Я ничего не ответила. Любой контакт с ними только ужесточал бы мое предательство. Разве я могла вместе с ними навещать могилу, как они предлагали, если само мое присутствие было бы сплошной ложью?

Так что я скорбела в одиночестве. Я никому не смела об этом рассказать. Ты первый, Чарли, кому я все это рассказываю. У меня началась затяжная депрессия. Я забросила учебу в универе. Отец направил меня к врачу, и мне прописали антидепрессанты, которые я не принимала, но была рада такому прикрытию. Наверное, в тот год я могла совсем свихнуться, но у меня была единственная цель в жизни – добиться справедливости. Точнее, отомстить.

Горриндж по-прежнему жил в съемной комнате на окраине Солсбери. И для моего замысла это было на руку. Уверена, ты уже обо всем догадался. Он работал в кафе – откладывал на путешествия. Я подождала, пока достаточно окрепну, и зашла туда с книгой. Я изучала его и усмиряла свою ненависть. И, когда Горриндж заговорил со мной, я держалась приветливо. В следующий раз я появилась там через неделю. Мы снова говорили – о всякой ерунде. Я видела, что интересна ему, и ждала, чтобы он позвал меня к себе. И он позвал, но я сказала, что буду занята. Когда я снова пришла, я поняла, что он на меня запал, и сказала, что позвоню ему. Я не спала почти всю ночь – представляла все, планировала. Никогда не думала, что ненависть способна так бодрить. За себя я совершенно не боялась. Во мне все кипело, я на все была готова. Я только этим и жила – засадить его за изнасилование. На десять лет, на двенадцать, даже пожизненного мало.

Я взяла с собой полбутылки водки. Это все, что я могла достать. Тем летом у меня уже было двое парней, так что я знала, что делать. В тот вечер я напоила Горринджа и соблазнила. Остальное ты знаешь. Когда меня одолевало отвращение, я думала о Мириам, представляла, как он придавливает ее к земле, пока она кричит и умоляет его. Думала о том, как она опускалась в ванную, чувствуя себя в полном одиночестве, лишенной чести, потеряв все надежды и желание жить.

Я планировала пойти в полицию прямо от Горринджа. Но, когда он слез с меня, я лежала как бревно от отвращения и шока. А когда наконец встала и оделась, я подумала, что слишком пьяна, чтобы произвести на дежурного сержанта хорошее впечатление. Так что я пошла в полицию следующим утром – и все получилось. Я специально не меняла одежду и не мылась. Все доказательства были на месте. В то время как раз ввели новый генетический тест. Полицейские обращались со мной лучше, чем я надеялась, после того, что читала в газетах. Хотя особого расположения я тоже не почувствовала. Они просто делали свою работу, и им хотелось испытать новый тест ДНК. Они привели Горринджа и взяли у него анализ. С того времени его жизнь превратилась в ад. А семь месяцев спустя стала еще хуже.

В суде я говорила за Мириам. Я стала ею и говорила от ее лица. Я уже так глубоко увязла во лжи, что рассказ об изнасиловании дался мне без труда. И мне помогало то, что я видела Горринджа в зале суда. Ненависть придавала мне сил. А когда он стал выдумывать эту историю с моей подругой Амелией, которой я якобы что-то писала, он казался таким жалким. Доказать, что ее не существует, было несложно. Журналисты в основном находились на моей стороне. Но некоторые судебные репортеры решили, что я злонамеренная лгунья. Судья был очень старомоден. Он сказал в заключительной речи, что я заведомо подвергала себя риску, придя с водкой к молодому человеку. Тем не менее присяжные единодушно высказались в мою пользу. Но, когда огласили приговор, я была разочарована. Шесть лет. Горринджу было всего девятнадцать. При хорошем поведении он выйдет в двадцать два. Это была более чем скромная расплата за жизнь Мириам. И еще мою дикую ненависть к нему подпитывала мысль, что мы с ним навсегда повязаны как соучастники, виновные в жуткой смерти Мириам. А теперь он хочет справедливости.

Вскоре после того, как меня лишили права на работу по специальности, я основал вместе с двумя друзьями фирму. Мы собирались покупать недорогие романтические апартаменты в Риме и Париже, реставрировать их до приличного уровня, обставлять антикварной мебелью и продавать состоятельным образованным американцам или агентствам, которые сами найдут покупателей. Это был не самый быстрый способ заработать первый миллион. Большинство образованных американцев не было богато. А у богатых были совсем другие вкусы. Кроме того, наша работа осложнялась тем, что приходилось разнюхивать, кому из местных чиновников и каким образом дать на лапу, особенно в Риме. А в Париже нас изводили бюрократы.

Однажды в выходной я вылетел в Рим для заключения сделки. Клиенту было принципиально, чтобы я остановился в его дорогом отеле, стоявшем в знаковом месте у вершины Испанской лестницы. Мой клиент занимал там большой люкс. Я прибыл в город мира вечером в пятницу и после поездки из аэропорта в забитом автобусе по жаре чувствовал себя не лучшим образом. Когда я вошел в прекрасный холл отеля, на мне были джинсы и футболка, а на плече висела дешевая сумка с ярлыком «Норвежских авиалиний». По случайности перед стойкой регистрации стоял менеджер отеля. Он ждал не меня – я был не настолько важной фигурой. Я оказался перед ним случайно, но он, будучи галантным джентльменом, безупречно одетым и вежливым, на итальянском радушно пригласил меня в свой отель. Я почти не понял, что он сказал. У него был монотонный голос, почти без всякой интонации, а я слабовато знал итальянский. Затем из-за стойки вышел портье и сказал мне, что менеджер был глухим от рождения, но говорил на девяти языках, в основном европейских. Он с детства превосходно читал по губам. Однако, чтобы он стал понимать меня, нужно было сообщить ему, на каком языке я говорю. Иначе он не сможет со мной общаться.

Он стал называть мне разные языки. Норвежский? Я покачал головой. Финский? Английский он назвал пятым. Он сказал, что мог бы поклясться, что я нордических кровей. И мы стали общаться, точнее, вести светскую беседу ни о чем. Но в теории перед нами открывался целый мир – нужно было лишь подобрать к нему ключ. Без него этот человек не смог бы проявить свой великий дар.