Иэн Макьюэн - Машины как я [litres]

История Миранды стала для меня таким ключом. Наше общение в форме любви могло теперь начаться во всей полноте. Ее скрытность, замкнутость и молчаливость, ее недоверчивость и странное для ее лет ощущение груза пережитого, ее склонность отстраняться от меня, даже в моменты близости – все это делала с ней скорбь. Было мучительно понимать, что все это время она несла свою боль в одиночестве. Меня восхищало, с какой безрассудной смелостью она отомстила своему врагу. Невзирая на опасность, она сделала все задуманное с таким самообладанием и потрясающим безразличием к возможным последствиям. Я почувствовал, что люблю ее еще больше. И всем сердцем сострадал ее несчастной подруге. Я был готов на все, чтобы защитить Миранду от этого зверя Горринджа. И был тронут тем, что стал первым, кому она рассказала все это.

Для Миранды это тоже стало освобождением. После ее рассказа мы вдвоем поднялись к ней в спальню, и через полчаса она обвила мою шею руками и стала жадно целовать. Мы знали, что начинаем все заново. Адам сидел в соседней комнате на подзарядке, погруженный в свои мысли. Старое клише о стрессе и страсти оказалось чистой правдой. Мы раздевали друг друга с жадностью, но, конечно, гипс не прибавлял мне сноровки. А после мы лежали бок о бок, лицом к лицу. Ее отец до сих пор не знал правды. И Миранда больше ни разу не связывалась с семьей Мириам. Первое время она посещала мечеть, чтобы чувствовать себя ближе к ней, но потом это перестало помогать. Мириам была мертва, а Горринджа скоро собирались выпустить на свободу. Миранду неотступно мучило сожаление о клятве молчания, данной подруге. Она могла бы просто написать пару строчек Сане, или Ясиру, или классной руководительнице – и спасти Мириам. Но самым мучительным и неотвязным было воспоминание, как Сана, сокрушенная смертью дочери, спрашивала ее шепотом на ухо. Это Сана нашла Мириам в ванной. И эта сцена – багровая вода и хлипкое смуглое тело, выступающее над поверхностью, – впилась в воображение Миранды и преследовала ее в долгих ночных кошмарах, от которых она в ужасе просыпалась.

Лежа в постели в темной комнате, отгородившись от остального мира, мы, похоже, приближались к рассвету. Но было еще меньше девяти. В основном говорила Миранда, а я слушал и иногда задавал вопросы. Вернется ли Горриндж жить в Солсбери? Да, его родители все еще были в отъезде, и он будет жить в семейном доме. А семья Мириам по-прежнему живет в городе? Нет, они переехали в Лестер, поближе к родственникам. Миранда была на могиле? Много раз, всегда с оглядкой, чтобы не столкнуться ни с кем из родных. И всегда приносила цветы.

После долгого разговора трудно вспомнить, как и когда возникла какая-то тема. Но, вероятно, мы заговорили о Марке после Сурайи, любимой сестренки Мириам. Миранда сказала, что скучает по нему. Я признался, что тоже часто о нем думаю. Мы не сумели выяснить, где он находится и что с ним. Система поглотила его, скрыв в облаке положений о защите личной информации, охраняющих святыню семейного права. Мы заговорили об удаче, о том, как много она определяет в жизни ребенка: в каком окружении он рождается, любят ли его, а если любят, то насколько разумно.

Миранда немного помолчала и добавила:

– А когда все против него, придет ли кто-то ему на помощь?

Я спросил, считает ли она, что любовь отца способна возместить ей отсутствие матери. Миранда не ответила. Неожиданно ее дыхание выровнялось. И через несколько секунд она заснула, прижавшись ко мне. Я аккуратно перелег на спину, стараясь оставаться как можно ближе к ней. Потолок в предрассветной мгле показался мне очаровательно старинным, а не загаженным и раздолбанным. Я проследил взглядом за неровной трещиной, протянувшейся от угла до середины.

Если бы внутри Адама были шестеренки и маховики, в наступившей тишине я бы услышал их движение. Он сидел, сложив на груди руки и закрыв глаза. Внешний вид крутого парня, с некоторых пор сглаженный его гуманизмом, проявлялся в состоянии покоя со всей ясностью. Его приплюснутый нос смотрелся особенно угрожающе. Портовый грузчик с Босфора. Он словно пребывал в задумчивости. Но что это значило на самом деле? Сортировку блоков памяти на дистанционных носителях? Открытие-закрытие логических вентилей? Анализ прецедентов – сличение, отклонение и хранение? Без самосознания все это было бы вовсе не мышлением, а скорее обработкой данных. Но Адам сказал мне, что был влюблен. Доказательством чему служили его хайку. Любовь была бы невозможна без самосознания, как и мышление. Я все еще не решил для себя этот фундаментальный вопрос. Возможно, он был безответным. Никто никогда не узнает, что же мы создали. Какая бы субъективная жизнь ни имелась у Адама и ему подобных, нам она была недоступна. В этом смысле он представлял собой, используя модный сленг, «черный ящик», работа которого проявлялась лишь вовне. И дальше нам было не проникнуть.

Когда Миранда закончила свой рассказ, повисла тишина, а потом мы с ней стали разговаривать. Какое-то время спустя я повернулся к Адаму и спросил:

– Ну, что?

Он помедлил несколько секунд и сказал:

– Очень мрачно.

Изнасилование, самоубийство, губительное умолчание – конечно, это было мрачно. Я был слишком погружен в свои переживания и не стал просить его высказаться более развернуто. Теперь же, лежа рядом со спящей Мирандой, я подумал, не имел ли он в виду чего-то более существенного. Логика его мышления, если оно действительно было тем, чем… Зависит от определений… На этом месте я тоже заснул.

Прошло, пожалуй, полчаса. Я проснулся от какого-то звука за дверью. Моя рука в гипсе неудобно подвернулась. Миранда повернулась на бок и спала глубоким сном. Я снова услышал звук – знакомый скрип половицы. Мой сон был легким, и я не чувствовал тревоги, но резкий щелчок дверной ручки разбудил Миранду, нагнав на нее смятение и страх. Она резко села и взяла меня за руку.

– Это он, – шепотом сказала она.

Но я понимал, что этого не могло быть.

– Все в порядке, – сказал я.

Успокоив Миранду, я обмотал полотенце вокруг талии и собрался выяснить, в чем дело. Но не успел я подойти к двери, как та открылась, и я увидел Адама, протягивавшего мне кухонный телефон.

– Я не хотел вас беспокоить, – сказал он мягко. – Но думаю, на этот звонок ты захочешь ответить.

Я закрыл дверь у него перед носом и вернулся на кровать, прижимая телефон к уху.

– Мистер Чарльз Фрэнд? – спросил неуверенный голос.

– Да.

– Надеюсь, я не слишком поздно. Это Алан Тьюринг. Мы виделись мельком на Грик-стрит. Я подумал, не могли бы мы встретиться и пообщаться?

В ближайшие две недели Горриндж так и не объявился. Однажды ранним вечером я оставил Миранду в моей квартире с Адамом (она сама так решила) и направился на другой конец Лондона, в гости к Алану Тьюрингу, жившему вблизи Кэмден-сквер. Я был тронут и польщен его вниманием. Еще не изжитое юношеское самомнение внушало мне, что он, возможно, читал мою скромную книжицу об искусственном интеллекте, где я воздавал ему хвалу. Кроме того, мы оба владели высокоразвитыми репликантами. Мне нравилось считать себя экспертом в раннем этапе компьютерной эры. Возможно, думал я, Тьюринг хочет обсудить со мной, почему я придаю такое значение работе Николы Теслы. Тесла прибыл в Британию из Нью-Йорка в 1906 году, после закрытия проекта башни Ворденклиф для передачи радиоволн, и стал сотрудником Национальной физической лаборатории, что в некотором роде умаляло его статус и било по самолюбию. Ученый стал помогать Британии в гонке вооружений против Германии и не только разработал радар и радиоуправляемые торпеды, но стал также идейным вдохновителем «изобретательского зуда» в преддверии войны, в результате чего были созданы электронные компьютеры для управления артиллерией. В двадцатые годы Тесла внес свой вклад в разработку первых транзисторов. А после смерти в его бумагах были найдены описания и наброски кремниевых микросхем.