Леонид Каганов - Калибр имеет значение?

Растянув фиолетовые губы в резиновой улыбке, старуха сверху вниз посмотрела на Элис и прохрипела:

– Ну что, деточка, надумала?

– Надумала, мэм, – кивнула Элис и изобразила на лице благосклонную мину. – Я дам вам пушку, если вы вылечите меня. Настоящую пушку, хорошую. Русскую.

– Что такое пушка? – с сомнением посмотрела на Элис старуха. – Странное слово…

– Пушка – это пистолет, – пояснила Элис, внутренне удивившись.

– Пи-сто-лет? – переспросила старуха. Было видно, что она впервые произносит это слово.

Тут уже пришла очередь удивляться Элис. Сумасшествие старухи явно зашкаливало за предельно допустимые значения.

– Вы что, не знаете, что это такое? – она достала из-под блузки Тотошку и повертела им перед старухой.

Та близоруко прищурилась, внимательно осмотрела пистолет и перевела оловянные глаза на Элис.

– Какая-то машинка навроде тех, что выдавливают крем на пирожные?

– Это машинка, чтобы убивать, – тихо сказала Элис, внимательно глядя на старуху. Ей вдруг, возможно, впервые с момента крушения вертолёта, стало по-настоящему страшно. – Кто вы такая, мэм, если вы не знаете, что такое пистолет?

– Я Джин Джемма! Я ведьма, и мне триста тридцать лет! – с достоинством произнесла старуха и выпрямилась. – Кого может убить эта твоя машинка?

– Всех ваших врагов, – сказал Элис. – В ней живут семь смертей. Если нажать вот сюда, – она указала пальчиком с капелькой алого лака на ногте на спусковой крючок, – то вот отсюда, – пальчик переместился к срезу ствола, – вылетит невидимая смерть. Важно, чтобы она попала в вашего врага.

– И что, он умрёт?

– Да.

– И ты дашь мне эту машинку?

– Его имя Тотошка, – сказал Элис.

– То-то-шка, – медленно, словно пробуя на вкус, произнесла старуха. – Хорошо. Я согласна! – она протянула покрытую старческими пятнами руку к Элис. – Давай сюда своего Тотошку.

Элис убрала пистолет за спину.

– Сначала нога! – сказала она.

Старуха досадливо поморщилась, подошла ближе, нагнулась и решительным жестом сорвала с ноги Элис повязку. Элис вскрикнула, не столько от боли, сколько от ужаса и отвращения – в ране копошились желтоватые толстенькие черви, похожие на ожившие кусочки маршмеллоу [8] Жевательный зефир, традиционное американское лакомство. .

– Черви не дремлют! – наставительно подняв толстый палец с обломанным ногтем, просипела старуха, взяла со стола бутылку с остатками виски и щедро полила рану.

– Пикапу-трикапу! – пропела она низким голосом.

Элис завопила от боли, отбросив всяческие приличия:

– Старая сука! Что ты творишь, мать твою?!

– Скорики-морики, – не обращая внимания на вопли Элис, гудела старуха, сильно прижав свободной рукой ногу Элис к лежанке. – Бомбару-чуфару! Сусака, масака, лэма, рэма, гэма!.. Буридо, фуридо, сэма, пэма, фэма!

– Тварь!! – завизжала Элис, вытащила Тотошку из-за спины и упёрла ствол в морщинистый лоб старухи. – Я продырявлю тебе башку, жирная сволочь!

– Если хочешь жить – ты этого не сделаешь, – заухала хозяйка хижины. – И потом, мои сестры… Они все равно придут и съедят тебя. Только я могу…

– Мой отчим – очень богатый человек, – взмолилась Элис. – Он даст тебе все, что ты пожелаешь… Только прекрати мучить меня.

– Я тебя исцеляю, – как маленькой, объяснила старуха. – И запомни: на свете живут всемогущие люди и немощные, бедные и богатые, но их трупы воняют одинаково! Терпи, маленькая избалованная гадина. Терпи!

Элис опустила Тотошку, сквозь слезы наблюдая, как старуха закончила поливать рану виски, отбросила бутылку, выковыряла пальцем из раны мёртвых червей, сорвала со стены пучок какой-то пыльной травы, раскрошила её в пальцах и посыпала похожим на пепел порошком рану.

– Пикапу, трикапу…Ботало, мотало! – пробормотала она и дунула на рану. В воздух взвилось серое облачко. – Всё! Теперь ты должна лежать этот день и следующую ночь. Только после этого твоя нога будет здоровой. Давай Тотошку!

– А в туалет я как буду ходить? – тихо спросила Элис.

– Никак, – уверенно сказала старуха. – Тебе нечем.

Элис посмотрела в её оловянные глаза, кивнула – и вложила пистолет в подрагивающую старческую руку.

Прошёл час или два, а может быть, и все три. Элис лежала в вонючем тряпье, смотрела в потолок, считала удары сердца и чутко прислушивалась.

Приглушенный хлопок донёсся до неё, когда за окном начало темнеть.

– Жизнь – это очередь за смертью, но некоторые лезут без очереди, – удовлетворённо пробормотала Элис, припомнив ученика дядюшки Фри. – Раз!

Это была самая странная ночь в её жизни. Элис и не спала – и не бодрствовала. Ногу жгло и драло так, словно десять тысяч крохотных кошек вцепились в неё всеми своими когтями, но Элис запретила себе думать о ноге и смотреть на неё.

Она лежала на спине, стараясь дышать ртом, чтобы не чувствовать вони, вертела в пальцах пакетик с последней капсулой «маленького синенького друга», думала о Крис и ждала.

– «Подожги свою кровать – кукле вуду наплевать», – шептала Элис в темноту.

Элис не просто ждала. Она знала: такое оружие, как Тотошка, создано только с одной-единственной целью – убивать. Отнимать жизнь. Никакого иного предназначения у него нет. Тотошка вышел на охоту. Семь патронов – семь сестёр. К утру останется только один. Точнее – только одна.

После того, как в ночи раздавался очередной хлопок, Элис с самым глубоким удовлетворением, на какое только была способна, произносила вслух:

– Три!

– Четыре!

– Пять!

На рассвете хлопнул шестой выстрел. Нога почти успокоилась. Хотелось пить. Элис улыбнулась, разорвала пакетик и положила капсулу «маленького синенького друга» под язык. Это был прощальный подарок Крис.

За дверью послышались шаркающие шаги.

– «Жизнь – дерьмо, учёба – скука. Кукла вуду, будь как сука», – сказала Элис и засмеялась.

В свете разгорающегося дня на старуху было страшно смотреть. Лицо её пошло пятнами, на щеке засохли брызги крови, в глазах вместо былого оловянного безумия горели алые огоньки, как на концертах группы «Пьяные дьяволы».

– Маленькая дрянь! – еле слышно просипела старуха, размахивая пистолетом. – Это ты убила их… Убила моих сестёр, всех до единой… моих любимых, моих маленьких… моих…

Элис усмехнулась, покачала головой.

– Нет, старая жаба, – ответила она. – Их убила твоя ненависть. Тотошка – взять!

Старуха подняла пистолет, прижала стволом к груди и нажала на спуск. Гулко бухнул выстрел. Тело старухи мешком осело на пол.

– «Разбивается посуда – так смеётся кукла вуду!» – сказал Элис.

Она встала с лежанки, осмотрела рану – остался только крохотный шрамик – стащила с правой ноги покрытый запёкшейся кровью кроссовок, подобрала Тотошку, сняла с ног старухи серебряные от старости туфли, обулась и похромала к двери.