Софи Макинтош - Исцеление водой [litres]

Наш здешний мир – это влажный воздух над бурным морем, это теоретически предсказуемые, неистовые, смертоносные приливы, это птицы, рассекающие лазурное небо своими неугомонными телами. И справа, и слева, и впереди до края видимости наша территория окаймлена лесом, торчащим, точно темный ворс. Этакая внушительная гряда из дуба и приморской сосны – Кинг учил меня, как они называются, отрезая ножом полоски бурой, в трещинках, коры и давая мне в руки подержать. А в середине стоит наш дом, что сейчас глядит на меня с некоторого удаления, белый и широкий, точно торт. Отсюда, с моря, он по-прежнему кажется надежным домом, способным действительно спасти. Или, по крайней мере, помочь спастись. Хотя бы отчасти.

Многие женщины, положившись на такое обещание, приезжали в этот дом, укладывались на белые простыни, закрывали окна от солнца и свежего воздуха и давали себе просто отдохнуть. Те годы, когда пациенток здесь больше не было, тянулись очень долго и уныло. В памяти до сих пор умиротворяюще звучат их тихие женские голоса; вспоминаются прохладные потоки воздуха, врывающиеся в комнату отдыха сквозь открытые окна, неуверенные шаги по деревянным половицам, сдвинутые к середине танцевального зала стулья, приготовленные, чтобы слушать какую-нибудь лекцию или наблюдать целительные процедуры. Прежде у нас ни разу не было мужчин. Мужчины не нуждались в том, что мы могли здесь предложить.

Когда я возвращаюсь на берег, то вижу, что мальчонка, стараясь не промочить ноги, внимательно шарит глазами по краю мелководья. Методично он тыкает палкой в песчаное дно, будто бы что-то ища. Запястья у него тоненькие, губы плотно поджаты. Я держусь от него на расстоянии, переворачивая ногой камешки, пока кое-что не привлекает вдруг мое внимание: гладкий зеленый драгоценный камушек или же кусочек стекла, просто помутневший от времени. Он идеально помещается мне в ладонь, и я быстро кладу его себе в карман – ибо даже тот, кто недостоин любви, чего-то да заслуживает. А еще потому, что я всегда принимаю подарки, которые мне случается где-то найти.

Чуть дальше от воды я нахожу мертвую птицу. Черные перышки отливают на солнце зеленым. Я замечаю ее из-за мух – вокруг ее тельца жужжание и мельтешение. Она лежит как раз на линии прилива, так что трудно сказать, то ли ее принесло сюда море, то ли она погибла у нас тут в небе. Некоторое время просто стою от нее подальше, наконец решаю дунуть в висящий на шее свисток. Тут же появляются мать с сестрами, высыпав из двери и устремившись ко мне по песку бело-голубыми тенями.

Я вскидываю ладони.

– Здесь мертвая птица! – кричу им. – Мертвая!

– Отойди от нее быстро! – велит мать.

Мне не требуется повторять дважды – я с готовностью пячусь назад. Широким кругом мы останавливаемся возле птицы.

– Неси соль, Лайя.

Когда я вбегаю в кухню, Ллеу стоит, опершись на столешницу из нержавейки, и горстями поедает кукурузные хлопья. Запускает руку прямо в пакет, потом полную подносит ко рту и откидывает назад голову. Про себя я делаю пометку обязательно эту упаковку выбросить.

– Что делаешь? – интересуется он с полным ртом, когда я кладу на стол сетку с рыбой и, отвернувшись, достаю из-под раковины большую завинчивающуюся стеклянную банку с солью.

Он отставляет пакет с хлопьями и очень внимательно за мною наблюдает.

– Ничего, – отвечаю я. Ему это знать не обязательно.

Мне удается спокойно удалиться из кухни, но только я избавляюсь от его пристального взгляда, как в ту же секунду припускаю бегом, так что галька вылетает из-под ног. Кожа у меня чуть ли не горит.

Мать, пока я бегала за солью, собрала выброшенные морем деревяшки, камни с берега, еще какую-то труху, и теперь вместе с Грейс и Скай они складывают все это поверх мертвой птицы. Гвил следит за их действиями с расстояния, по-прежнему держа в руке палку, но на него мы внимания не обращаем.

– Соль, – командует мама.

Я отвинчиваю крышку, чтобы она могла запустить туда ладони, и мать достает пригоршню соли. Скай уже готова расплакаться, у Грейс на лице скука. Обе тоже набирают полные ладони соли, рассыпают по будущему костерку, и я в точности повторяю то же самое. Наконец мать вынимает из кармана коробок спичек, поджигает растопку – и мы сразу отскакиваем от полыхнувшего пламени. В небо поднимается неровная струйка дыма.

– Ох, девочки мои, – полным скорби голосом произносит мать, глядя, как горят скукожившиеся водоросли и деревяшки, – это совсем не добрый знак.

Она мельком взглядывает на меня, и я чувствую горечь вины. Лимоннокислую горечь. Я понимаю, что означает этот взгляд.

У меня нет ни малейшего желания играть в «утопление», когда мужчины лежат распластавшись возле бассейна, точно неживые, а потому я ухожу к себе в комнату и плотно закрываю за собой дверь. Обойдя кровать, усаживаюсь по другую ее сторону – подальше от двери – на ковер. Никто не сможет меня там увидеть. Я вытягиваю ящичек прикроватной тумбочки и достаю оттуда острый кусок кварца, бесцветное стекло и бритвенные лезвия, которые я стащила из шкафчика ванной в спальне у матери и Кинга. Выбираю себе лезвие, хотя и опасаюсь, что без Кинга и его поездок на большую землю они скоро закончатся. В хозяйстве у нас тоже уже замечается нехватка разных вещей. Например, я стала экономить мыло, фруктовым ножом разрезая его на кубики. Вот разве что соль у нас никогда не кончится, поскольку мы добываем ее из мелких ванночек, оставляя морскую воду выпариваться под солнцем.

Сидя, я вытягиваю вперед ноги и задираю юбку выше колен. Рисунок на ковре – весь в тошнотворно сплетающихся завитках. Предполагалось, будто там изображены узоры леса.

Поначалу кожа лишь тянется за лезвием и краснеет, но не вскрывается. Следующим заходом мне удается это сделать, и на ней возникает алый бисерный след. Один сантиметр, два, три.

Кинг говорил, мой организм из тех, что будто сами притягивают к себе все пагубное, из тех, что нигде не смогут долго продержаться. Однако на самом деле он разумел при этом мои чувства, рвущиеся из груди, точно щупальца морского чудища. Сестрам не нравится видеть ранки на моем теле, они сразу отводят глаза от аккуратных марлевых квадратиков, хотя и понимают, что никуда от этого не деться. Просто предпочли бы, чтобы им об этом не напоминали.

В ванной комнате я осторожно обмываю ранки. Еще немного, и кровь перестает пачкать стенки ванны и разбегаться водянистыми потеками по сливу. Наконец я накладываю себе перевязки и оценивающе гляжу на свое отражение в зеркале.

Потом убираю все обратно в тумбочку и подхожу к окну. Чуточку отодвинув занавеску, вижу мужчин внизу у воды – уже совсем в другом ракурсе. Они точно белые бесформенные куски, свалившиеся с неба и оставшиеся лежать там, где упали. С пробивающимися волосами на груди и на конечностях. Сейчас они довольно далеко от меня, но тем не менее я вся сжимаюсь, когда они поворачивают ко мне голову. Не хочу, чтобы они заметили, как я за ними наблюдаю. Я перевожу взгляд на море, оценивая на нем уровень зыби, рассматривая белые фракталы облаков. Пытаюсь различить на песке оставленные нами угли, но я от того места слишком далеко, и к тому же для нас это больше не проблема. Мы сумели сдержать опасность. Мы приняли необходимые меры предосторожности.