Софи Макинтош - Исцеление водой [litres]

Когда-то давно мы подсматривали за Кингом и мамой, когда они каждую неделю ужинали вдвоем, после чего целовались, точно птицы на песке, обнимались на лежаках, а потом удалялись к себе наверх, где бы их никто не мог побеспокоить. Такие публичные проявления их плотской близости были не менее важны, чем то, что оставалось в тайне от наших глаз, демонстрируя нам, что родители по-прежнему друг в друга сильно влюблены. И этот их ритуал всегда действовал на меня успокаивающе. Происходило все это с четкостью часового механизма. Именно такая спланированная близость, как объясняла мама, и должна быть между любящими людьми в идеальном мире, чтобы ничего умопомрачительного и в то же время всегда в радость. Этакие небольшие порции любви, подносимые на ладони как подарок.

Утром мать наблюдает за тем, как я слежу глазами за Ллеу. Возможно, она даже читает мои мысли, когда я мысленно перебираю возможности насчет «наедине». После завтрака, когда все остальные из столовой уходят, она заставляет меня остаться.

– Ты явно заболеваешь, – говорит она. – До вечера тебе придется побыть в изоляции.

– Но я прекрасно себя чувствую, – пытаюсь возражать я.

Нахмурясь, мать достает из футляра термометр, всегда лежащий на тумбе у стены, и протягивает мне. Я смирно держу стеклянную трубочку под языком.

– Ну, так я и думала! – вспыльчиво восклицает она, поднося градусник к свету. – Ты проводила с ними слишком много времени. Когда ты наконец научишься за собой следить?!

Я поднимаюсь вслед за матерью к нашим спальням. Но направляемся мы в ее комнату, а не в мою.

– Поразмышляй-ка малость об оковах, – велит она. – Садись вот тут на пол и гляди на них.

На этом она уходит из спальни, запирая за собой дверь на ключ, так что мне отсюда никуда не выйти. Я неподвижно гляжу на эти куски железа, пока на глаза не начинают наворачиваться слезы. Я и сама-то себя терпеть не могу – не представляю, как вообще кто-то может любить этот мешок с костями и всякой требухой.

И все-таки там, в заброшенном саду, когда штаны у него на коленках перепачкались землей, а я балансировала рядом с ним на цыпочках, готовая в любую секунду упасть, я испытала нечто совершенно для себя новое. С горячностью страсти я вдруг постигаю, что любовь для меня, возможно, и не является чем-то запретным и недосягаемым. Что для меня это возможность .

Я знаю, что просто умру без осязательных, физических прикосновений. Я уже давно за собою это замечаю. Мне всегда казалось, что я нуждаюсь в куда большем телесном контакте, нежели остальные, – и мои руки всякий раз сами тянутся погладить сестер по плечам или по макушке, и те неловко уворачиваются, потому как никто за мной сейчас не «закреплен». Я ни для кого не являюсь «самой любимой», во всяком случае, уже немалое время. Долгими днями, а то и неделями я живу без малейших прикосновений, и от этого мне начинает казаться, что кожа у меня словно истончается. Мне приходится ложиться на траву или на какую-то бархатистую поверхность или, например, поближе к углу дивана и тереться кистями рук, локтями, бедрами, покуда не начнет саднить кожу.

Ближе к вечеру, выпущенная наконец из заточения, я возвращаюсь в свою комнату, и открывающаяся дверь цепляется за обрывок бумаги. На ковре меня ждет записка. Страничка, вырванная из «Журнала новоприбывших» на регистрационной стойке с бледно-золотистой разлиновкой. На одной стороне бумажки синими чернилами выведено от руки: «Благодарю вас, что открыли для меня свой дом ». На другой – черными каракулями написано: « Встретимся попозже вечером у бассейна. Ллеу ».

«Выходит, он за мной следил, чтобы узнать, которая комната моя», – недоверчиво думаю я. Я перечитываю записку пять, шесть, даже семь раз, и тут меня пробирает смех, и я начинаю тихонько смеяться, пока не прижимаюсь лицом к подушке, чтобы заглушить звук.

На вечерней молитве я гляжу матери в глаза. Так и смотрю на нее, не отрываясь, все это время. Она выглядит польщенной, все улыбается мне и улыбается. Как же легко порой ей угодить!

– Помолимся за всех пострадавших женщин. Дай Бог им силы и покоя, – произносим мы.

– Дай любви к нашим сестрам и нашему дому.

– Дай крепкого здоровья нашей матери! – Для усиления эффекта она прижимает ладонь к груди.

На сей раз появляется и кое-что новое:

– Помолимся о защите от мужчин и их мужской плоти.

– Помолимся о добре в сердцах этих мужчин, об их светлых помыслах.

Затем она достает какой-то стеклянный пузырек. Мы с сестрами выстраиваемся перед матерью рядком. Она прикладывает нам к языку капельный дозатор – каждой по разу, – и вскоре по нёбу растекается сладость. Этикетку на склянке мама зажимает большим пальцем, так что никак не прочитать, что там внутри.

– Невозможно даже переоценить, сколь важно держаться от них на расстоянии, – степенно вещает она нам.

Но она, бывало, и раньше ошибалась – так что, вполне возможно, ошибается опять. И сегодня вечером в кои-то веки я не испытываю от своего непослушания ни малейшего чувства вины.

Уже издалека мне видно, как он светится в посверкивающей воде бассейна, плавая там на спине. Стараясь не шуметь, я прохожу через спящий дом, мимо спален сестер. Мое предательское сердце колотится громко и неподдельно. В бассейне мы с Ллеу слишком на виду, и все же я скольжу по воде к нему поближе. Он полностью уходит под воду, я делаю то же самое, открыв глаза, чтобы за ним следить. Щеки у него надуты воздухом, и он выпускает изо рта светло-голубоватую струйку пузырьков. В этом непривычном свете лицо его кажется бледным и каким-то сосредоточенным. Протянув вперед руки, ухватываю его за предплечья.

– Ты пришла! – тихо восклицает он, когда мы, уже порознь, выныриваем на поверхность.

– Ты пришел, – эхом отвечаю я.

Обернувшись широкими полотенцами, мы поскорее удаляемся на пляж, и вскоре наш дом тает позади в ночи. Возле небольших, оставшихся после прилива каменистых озерцов в самом конце пляжа Ллеу скидывает с себя полотенце и стелет его для меня на песок. Указывает рукой, чтобы я села, и я послушно опускаюсь. Меня познабливает, в крови бушует адреналин. Ллеу непринужденно усаживается со мной рядом и вновь обнимает меня за плечи.

– Все хорошо? – спрашивает.

Да, вполне. Я стараюсь не думать о его отравляющем дыхании – об этом облаке токсинов, вылетающих у него изо рта. Стараюсь не думать о том, что будет дальше. Еще есть время остановиться, однако любопытство завело меня уже слишком далеко. А что – я кровь с молоком, я лучшая по части гимнастики и растяжек, и тело мое выше и сильнее, нежели у моих сестер. Аккуратные отметинки на бедрах – своего рода защита, которая, конечно же, еще продержится какое-то время.