Софи Макинтош - Исцеление водой [litres]

Я рада, что колючая проволока остается далеко позади нас и вскоре совсем скрывается деревьями. Ллеу идет со мною рядом, чуточку лишь отставая – настолько чуточку, что у меня на загривке встопорщиваются волоски. На мгновение, словно очнувшись, я вспоминаю, где мы вообще находимся и что рядом со мною зверь, о котором я совершенно ничего не знаю. Он может казаться тихим и нежным рядом с Гвилом, но это вовсе не означает, что он всегда такой нежный и безобидный. Может, у него в кармане припрятан нож или тряпка, чтобы заткнуть мне рот? Да все что угодно. Способов убить тут столько, что мне и не снилось!

– Иди впереди меня, – говорю я.

Остановившись, он усмехается мне в лицо:

– Ты меня боишься?

И подступает на шаг ближе. Я чувствую на волосах его дыхание.

– Нет.

– Вот и хорошо. Меня тебе не стоит опасаться. – Он будто хочет взять мои ладони в свои, но передумывает, и руки его опускаются обратно по бокам.

Ллеу разворачивается и шагает дальше, на сей раз впереди меня на целый шаг. И на ходу насвистывает.

Я со спины слежу за ним, думая о том, что можно огреть его по голове какой-нибудь поваленной веткой, чтобы сразу упал замертво. Или взять кусок колючей проволоки и обмотать себе костяшки пальцев – так, на всякий случай.

Но тут он, повернув ко мне голову, бросает:

– Давай-ка пошустрей!

И я невольно подчиняюсь. Ноги сами меня несут быстрее, будто он ими управляет. Внезапно мне хочется расплакаться, но я понимаю, как важно этого сейчас не делать – и перед ним, и вообще в таком месте.

Довольно скоро мы перебираемся через старую каменную ограду. От нее вверх идет пологий склон, ведущий к задней стороне нашего дома, с многочисленными клумбами, что некогда держались в безупречном состоянии, а теперь являют собой беспорядочные заросли неухоженных роз. Наверху склона располагается стоячий прудик, рассадник комаров. По пути, пока Ллеу не видит, я бухаюсь на отлогую лужайку и прижимаю ладони к этой чудесной земле, к траве и листьям. Хочется остаться тут насовсем.

Пока доходим до пруда, у Ллеу уже оказываются в ладонях разные цветочные головки. Пачкая руки пыльцой, он вылущивает из них будущие семена.

– А эти как называются? – спрашивает он меня снова и снова.

Я говорю ему те названия, что мне известны. У стены, сплошь увитой плющом и цветущей жимолостью, он останавливается.

– Как тут романтично, – молвит он. И улыбается мне.

Запах здесь витает невероятно сладкий. У самой стены он срывает с лианы на стене цветок и преподносит мне:

– Это тебе.

Цветок я не беру, дав ему упасть на землю, и вообще стараюсь дышать ртом, чтобы не вбирать в себя тянущийся по саду запах гнили. Растения вокруг нас словно захлебываются собственными соками.

Ллеу дает мне другой цветок. На сей раз я задерживаюсь взглядом на его чересчур крупных руках и все же принимаю подарок.

– Смотри-ка, что там! – внезапно опускается он на колени у стены. – Иди сюда!

Он что-то нашел на земле, но что – мне не видно. Когда я опускаюсь рядом с ним на корточки, чтобы посмотреть поближе, Ллеу обхватывает меня за плечи – но я и не пытаюсь освободиться. Моя плоть – предательница. Я и тоже предательница.

Он быстро приникает ко мне и на мгновение прижимается ртом к моим губам. Когда Ллеу отстраняется, я вижу, что это что-то на земле – останки мыши, причем не так давно погибшей. Я думаю, не сплюнуть ли на землю попавшие мне в рот токсины, но я не успеваю что-либо решить, как он целует меня снова. Потом, усмехнувшись, на мгновение прижимается лбом к моему лбу. И встает на ноги.

– Бедняжка, – роняет он.

Это он о мыши. У нее разорвано горло. Ногой Ллеу накидывает поверх тушки кучку из земли и листьев.

Тыльной стороной ладони я вытираю губы. На вкус на них как будто кровь, словно меня ударили в лицо.

– Теперь давай ты пойдешь впереди, – говорит Ллеу. – Кто знает, а вдруг ты все то время, пока шла за мною следом, планировала, как меня убить.

Когда мы доходим до тыльной стороны дома, я пропускаю его вперед через большие, обшарпанные, стеклянные двери в тенистое помещение танцевального зала. Никто нас не заметил, никто не видит и сейчас. Вместе мы проходим по сумрачному коридору, где по стенам слабо отражаются отблески заходящего солнца. Долговязое тело Ллеу маячит на безопасном расстоянии от меня. Больше мы друг друга не касаемся.

– Мне бы хотелось побыть с тобой наедине, – говорит он. Таким же тоном он мог бы сказать: «Мне бы хотелось сходить искупаться».

Наконец я все же проглатываю слюну, изрядно скопившуюся у меня под языком, и со спокойствием, удивляющим даже меня саму, представляю, как она проскальзывает дальше, попадая мне в нутро.

Прежде чем лечь спать, я четыре раза вычищаю зубы щеткой. На первый раз, сплевывая в раковину, замечаю в слюне с пастой тоненькие вкрапления крови. К четвертой чистке там вообще чуть не одна кровь, и я не уверена, то ли это он виноват, то ли я сама, чересчур сильно орудуя во рту щеткой. Наконец я выполаскиваю рот просто водой, не рискуя пойти в кухню за солью и на кого-то там наткнуться. Я полощу и полощу его, чтобы уж точно избавиться даже от малейшего следа попавшей туда отравы. Однако смыть ощущение ее присутствия все равно не удается – да и не хочу этого делать, несмотря ни на что. Когда кровь идти перестает, я оскаливаю перед зеркалом рот, разглядывая десны – они довольно бледные, но без каких-либо заметных изменений.

Мне следовало бы поразмыслить об искуплении своей вины, однако все, о чем я сейчас способна думать, так это о том, что, когда он поцеловал меня второй раз, то прихватил мне ладонью затылок, словно сознательно стараясь держать меня вертикально. И он был прав: мне и впрямь казалось, что я вот-вот упаду. Надо мной точно качнулось небо, будто я напилась допьяна или что-то такое приняла. Но откуда он знал, что я это чувствую? Как он догадался, что меня надо поддержать, не дав упасть моему, уже готовому опрокинуться телу с широко распахнутыми глазами.

С первыми лучами солнца мне слышится, будто вновь прилетела та самая птица. Ее крики – словно разносящийся по небу зов. И все же, выглянув в окно, я ничего там не наблюдаю – нет ни птицы, ни даже какого-либо звука, хотя я уверена, что мне это не приснилось. Я вновь забираюсь в постель и, крепко зажав ладони между колен, считаю до ста, до двухсот, до трехсот, пошевеливая костяшками кистей, и эта управляемая тихая боль мало-помалу меня убаюкивает.

«Первоначальной моей стратегией было перенять поведение мужчин. Я пыталась подставлять тело этому гибельному воздуху, чтобы сделать себя крепче и выносливее, и подолгу лежала на любимой скамейке в парке, задрав на пару дюймов блузку и обнажив ребра. Я старалась говорить как можно громче, чтобы людей коробило от моего голоса, и они поспешно отходили прочь. Я усвоила развалистую бесшабашную походку…»