Эдуард Веркин - Звездолет с перебитым крылом [litres]

Он протянул на ладони черные кругляшки, четыре штуки.

– Они звенят внутри. – Марк сжал пальцы и потряс кулаком.

Кругляшки глухо брякнули.

Марк засмеялся.

– Зря ты ее раскопал, – сказал Дюшка. – Могила все-таки… Плохая примета.

– Это интересно, – Марк снова побрякал. – И нож нашел. Нож в палатке, сейчас покажу.

– Плохая примета, – повторил Дюшка.

Марк перепрыгнул через яму. Над нами каркнула ворона, видимо. Дюшка вздрогнул, задрал голову и шагнул к реке.

Быстро.

Берег под Дюшкой подломился. Край, подмытый снизу водой, он обвалился. Это произошло быстро. И так неожиданно, что я даже не понял: вот Дюшка стоял – и вот он исчез. Словно кадр сменился в комбинированной съемке.

Булькнуло – и нет.

Я подбежал к берегу, осторожно выглянул. Обрыв, невысоко, метра три до воды. Дюшки нет, только у берега песчаная муть.

А плавать он не умеет. А если еще головой стукнулся. И течение.

Я прыгнул не разбегаясь, стараясь попасть подальше от берега. Ушел на глубину, до дна ногами не достал, всплыл, огляделся. Течение тянуло. Дюшки на поверхности не было.

Я нырнул. Вода мутная, ничего не видно. Если Дюшка ударился головой, глотнул воды, то мог зацепиться за корягу. Или под топляк затянуло. Тогда он на месте остается, а меня сносит.

Вынырнул, огляделся. Дюшки нет. Меня снесло метров на двадцать, я выплюнул воду и стал выгребать против течения. Бесполезно, слишком сильное, как ни гребу, только на месте стою. Нырнул снова. Растопырил руки, пошел под водой вдоль берега. Если Дюшку несет по дну, то могу его подцепить, шанс есть.

Не успел, не успел руку выставить, лицом о топляк, больно, весь воздух вышибло. Рванул вверх, вдохнул, хлебнул, вода ударила в нос, я закашлялся и хлебнул еще. Перед глазами плыли красные круги. Берег здесь был пологий и глинистый, я выбрался на него и, шатаясь, полез вверх. Ноги дрожали. Вернуться обратно вверх по течению и проплыть снова, попробовать поискать Дюшку еще. Еще, пока не поздно. Поискать. Поискать.

Прямо передо мной у берега всплыла Анна. Она держала за подбородок Дюшку. Я хотел помочь ей вытянуть его, но не получилось, поскользнулся на глине, свалился, чавкнув грязью.

Анна нащупала дно, поднялась, причалила Дюшку к земле. Из ее куртки, которую она так и не сняла, струйками вытекала вода. И это было смешно.

К Анне подбежал Марк, положил руку ей на плечо. Дюшка покачивался у их ног.

Мертвый.

– В себе? – спросил Марк. – Ты понимаешь что?

«Что» он произнес как «ЧТО!!!». Да, именно так, большими буквами. ЧТО.

– Все нормально, – Анна стряхнула его руку. – Все под контролем.

– Анна!

Марк снова схватил ее за руку.

– Под контролем, – сказала Анна. – Помоги!

Она выволокла Дюшку на берег. Как вывихнутую куклу, за руку. Берег глинистый, Анна потянула Дюшку вверх по глине, он переворачивался с боку на бок как живой. Только мертвый.

Марк помог, взялся за ноги, они вытянули Дюшку на траву.

Я выбрался за ними. Как все быстро. Очень.

Анна стояла на коленях возле лежащего Дюшки. А он был мертв. Этот придурок был мертв. Пять минут назад жив, а сейчас мертв.

– Подумай… – негромко сказал Марк. – Это недопустимо…

Анна ему не ответила, наклонилась над Дюшкой. Мне показалось, что она попыталась его поцеловать, но она всего лишь ловила дыхание на его губах.

Потом она взяла его пальцами за горло. Пульс, догадался я. Так проверяют пульс. Кажется, пульса не было. Захлебнулся. Надо было что-то сказать, но…

Я был лишний.

Анна поморщилась.

– Не надо, – повторил Марк.

Смерть выглядела жалко. Я никогда не видел смерти, ни вблизи, ни издалека, только по телевизору.

На Дюшке была клетчатая рубашка с короткими рукавами, она съехала и задралась выше пупа, как у живого. Кулаки сжаты. На боку, рядом с ремнем от штанов, краснели узкие длинные следы. Видимо, от шомпола. Отец, когда порол, промазал.

Это было безнадежно. И ужасно. Оттого, что вот еще совсем недавно, пять минут назад это был человек, а теперь нет, теперь только тело. Еще теплое, но уже все, ничего не получится. Ничего не изменить.

– Не надо, – попросил Марк. – Не надо лучше…

Анна сжала щеки Дюшки, открыла ему рот, посмотрела, потом залезла в него пальцами.

А я стоял как дурак. Не знал, что делать. Дюшка утонул.

Учитесь плавать. Учитесь плавать.

Анна достала из кармана куртки вязаную шапку, подложила под голову Дюшке. Набрала воздуха, зажала Дюшке нос двумя пальцами и приложилась к его губам. Выдохнула. Я заметил, как поднялась у него грудь. Анна оторвалась от Дюшки, вдохнула-выдохнула. Грудь у Дюшки надулась, воздух вышел с пузырями.

Искусственное дыхание, вспомнил я. Дышать и давить на грудь.

Анна сложила ладони и резко надавила Дюшке на сердце. Сильно хрустнуло, Анна надавила еще. То есть она даже не давила, а как-то толкала – раз-два-три, раз-два-три. Пятнадцать раз, вдох-выдох, пятнадцать раз, вдох-выдох.

Анна действовала быстро и умело, не отвлекаясь на причитания, вообще не отвлекаясь, для нее Дюшка словно не был сейчас человеком, так, сломанная машина, которую следовало распинать, заставить двигаться и жить.

– Сколько? – спросила Анна, не отрываясь от толчков.

– Три минуты, – ответил Марк.

Он стоял сбоку, как всегда, наблюдал. Без особого интереса, чего уж тут интересного, ну мертвец, что он, мертвецов не видал?

Анна продолжала. Промокшая куртка сильно мешала ей, но она ее почему-то не снимала, только рукава сдвинула повыше.

Я увидел ее руки.

Анна давила ими на грудь Дюшки, пытаясь запустить его сердце, а я увидел ее руки.

До локтя.

На них не было нормальной кожи. Белые старые шрамы, и недавние красные, и совсем свежий, еще не успевший толком затянуться с черной влажной коростой. Ожоги. То есть один большой ожог, правая рука блестела гладкой кожей, поверх которой пролегали эти шрамы. И ближе к запястью отчетливые следы от зубов, точно эту руку Анны рвали собаки.

Раз-два-три, раз-два-три, пятнадцать, вдох-выдох.

Рукава снова съехали, Анна дернула куртку, пытаясь из нее высвободиться, сорвала пуговицы, куртка распахнулась, Анна неловко повернулась, и у нее из-за пазухи вывалился черный пистолет. Большой. Массивный и видно, что тяжелый. Он упал на траву и не сдвинулся, так и остался лежать.

Я перехватил взгляд Анны.

Она смотрела на меня взглядом перепуганного волка.

Марк у меня за спиной прищелкнул языком.

А я вдруг понял.

Что это не пистолет.

Ябуду жить долго. Очень долго, гораздо дольше, чем я хотел бы сам. Я увижу много, и почти все, что я увижу, будет ужасно. Я переживу всех, кого я знал, и всех, кого любил, я переживу людей, города, реки и страны. Они исчезнут, забудутся, потонут в песке и равнодушии. Время кончится, осядет, как апрельский снег под солнцем, превратится в траурный шепот, он заполнит собой все, будет шелестеть даже во сне. То лето восьмидесятого года останется самым счастливым временем моей жизни. Оно покроется пылью, но не забудется. А дальше все будет по-разному, иногда хорошо, иногда не очень, но никогда на меня больше так честно не посмотрят звезды.