Сергей Кузнецов - Живые и взрослые [трилогия]

Теперь они смотрят на запыхавшегося Майка, и Лёва больше всего боится, что на этом всё и кончится: Марина поднимется с этой волшебной скамейки и станет недоступной, какой была еще сегодня утром. Лёва думает только об этом, совсем не разбирает, что говорит Майк, и лишь когда слышит Маринин голос, заставляет себя вникнуть.

– Повтори еще раз, – говорит она. – Почему нам нельзя домой?

– Потому что вас там ждут, – чуть не плача говорит Майк. – Там ловушка.

– Кто нас ждет? – спрашивает Марина, а Лёва думает, что можно никуда и не возвращаться, он вообще никуда не собирался отсюда уходить, но потом замечает, что Майк не просто напуган, а напуган чудовищно, будто он снова – маленький мертвый мальчишка, которого вытащили в мир живых прямо из кабинета Орлока Алурина.

– Я не знаю кто, – повторяет Майк. – Я не знаю! Я думал, вы у себя, хотел зайти… проехал две остановки на сабвее и вышел… и мне уже сразу было немножко нехорошо, а дальше с каждым шагом все хуже и хуже… я уж не знаю, что там у вас, но я даже не смог заставить себя войти в подъезд…

– Может, ты просто заболел? – говорит Марина. – Температура, все такое?

– Нет у меня никакой температуры, – отмахивается Майк, продолжая мелко дрожать. – Не обращай внимания, это я от страха.

– Но мы же не можем сидеть тут всю ночь только потому, что тебе стало страшно? – говорит Марина («Можем, можем!» – хочет сказать Лёва). – Я хотя бы сама должна проверить.

– Не надо проверять! – шепчет Майк. – Я тебя очень прошу: не проверяй, а? Пусть хотя бы Лёва сходит, он все же мальчик.

– При чем тут – мальчик он или девочка? – возмущается Марина.

Лёва сразу вспоминает все школьные ссоры, прошедшие под девизом «ну и что, что я девочка!», и почти кричит в ответ:

– Что значит «при чем тут мальчик или девочка»? Я, разумеется, не девочка! И бывают, кстати, моменты, когда это как раз очень важно!

Они начинают смеяться почти одновременно – так счастливо смеются люди, понимающие с полуслова самые глупые шутки друг друга. Бледный Майк ждет, когда пройдет этот неуместный приступ веселья. Марина резко перестает смеяться.

– А где, кстати, Гоша с Никой? – спрашивает она.

– Не знаю, – говорит Майк. – Вроде, с утра собирались на музыкальный фестиваль, куда-то за город.

– Должны скоро вернуться, – прикидывает Лёва, – если уже не вернулись. Так что нам придется, как минимум, пойти и их встретить.

– Сколько раз вам повторять! – кричит Майк. – Вам. Туда. Нельзя. Ходить!

– Хорошо, – вздыхает Марина. – Попробуем их перехватить у выхода из сабвея. Пошли.

Взяв Лёву под руку, она быстрым шагом направляется к воротам.

– Как ты, кстати, нас нашел? – спрашивает Марина Майка, идущего чуть в стороне.

– Как я тебя нашел? – эхом повторяет Майк. – Мне очень легко тебя найти: я же все-таки люблю тебя всю свою смерть.

Солнце уже село, когда они дошли до выхода. Ворота открыты, но с той стороны доносится рев моторов.

– Это джеты, – говорит Майк очень спокойно, и по его голосу Лёва понимает, что, видимо, сегодня их ожидают вещи куда страшней молодежной банды, чересчур ревниво защищающей границы своей территории.

– Ну, будем считать, что солнце еще не село, – говорит Марина. – Поговорю с ними про астрономию, в конце концов.

Лёва счастливо смеется – идея поговорить с джетами про астрономию кажется ему очень остроумной. Сейчас он готов дать отпор целой банде, но в полумраке у ворот парка всего четверо. Один из них – судя по силуэту, девушка – как раз слезает с мотоцикла.

– Ну, Руэри, – говорит она, – спасибо, что подвез. Сам не знаешь, как ты меня выручил!

– Ника! – почти одновременно кричат Лёва, Марина и Майк. – Что ты здесь делаешь?

– Этот вопрос я ей хочу задать уже часа полтора, – отвечает из темноты Гоша. – Но сначала у нее не было голоса, а потом мы ехали на разных мотоциклах, и разговаривать было затруднительно.

– Как я за вас волновался, ребята, – говорит Майк.

Хотя, конечно, меньше, чем за Марину, безмолвно продолжает за него Лёва.

– А чего за нас волноваться? – спрашивает Гоша. – Что, поезд с рельсов сошел? Случилось что-то?

– Да ладно, – отмахивается Майк. – Ничего особенного, я потом расскажу. Не будем задерживать ваших новых друзей.

Лёва видит, что Майк изо всех сил пытается подать знак Нике и Гоше: мол, дело серьезное, не надо при джетах.

Ника пожимает плечами:

– Мне кажется, Руэри и Грэди никуда особо не спешат – они, считай, на своей территории. Так что, может, твоя история им тоже понравится. А что касается нас, то все просто – на обратном пути у меня случился приступ агорафобии. Я поняла, что в переполненном поезде просто не доеду до Вью-Ёрка, упросила Гошу пропустить пару электричек – и тут-то мы и встретили Руэри и Грэди, которые нас любезно подвезли. Вот, собственно, и все.

– Понимаю, – говорит Марина, – у нас была похожая история. У Майка случился приступ квартирофобии, и он понял, что нам всем ни в коем случае не надо появляться у нас в квартире. На всякий случай я поясню для наших новых друзей, что вовсе не шучу: когда я говорю «фобия», я имею в виду «фобию», а не полицейскую засаду, например.

– Фобия, – поясняет Лёва изумленным джетам, – это необъяснимый и сильный страх. Может вызываться чем угодно: пауками, самолетами, замкнутыми пространствами.

– Толпами зрителей музыкальных фестивалей, – продолжает Гоша.

– Или квартирами, – прибавляет Марина.

– Чего-то вы излишне пугливые сегодня, ребята, – усмехается Руэри. – Мне теперь самому за вас боязно.

– А уж мне как боязно, – серьезно отвечает Ника. – И я вот думаю, что нам с нашими фобиями надо показаться врачу. Не знаете, где здесь ближайший доктор?

Что же это за день такой, думает Гоша. Сначала – чудовищный, безвкусный фестиваль. Ни текстов, ни музыки. Зрители – пьяные гопники, музыканты – тупые уроды, певцы – хриплые придурки. И самое ужасное – Нике очень понравилось. Надо будет ее как-нибудь сводить на футбол, раз она так любит незамысловатые развлечения.

Но дурацкий фестиваль – это, конечно, полбеды, там хотя бы понятно, что произошло: Нике понравилось, мне – нет, вот и всё, о вкусах, как говорится, не спорят. А дальше началось. Сначала мне отдавили все ноги, поскольку Ника решила, что не хочет ехать на электричке. И нет бы просто сказать – а она изобразила невесть что: вылупилась на меня и смотрела, как удав на кролика, заставила прыгнуть в канаву и лежать там минут десять, пока не подъехали двое джетов, один из которых, вообще-то, давно обещал начистить мне морду. И нет бы спокойно лежать дальше – ну, раз уж мы оказались в канаве, – а Ника выскочила, стала махать руками и едва ли не строить глазки. Оказывается, решила, что вернуться на байке с загородного фестиваля – отличная идея. Хоть бы меня спросила – впрочем, да, у нее голоса не было, спросить она как раз не могла.