Бентли Литтл - Невидимки

— Отпусти её! — потребовал я.

— Нет.

— Я следующий, — подал голос Стив.

— Нет, я, — это уже Билл.

Я вышел из переулка. За спиной слышался их смех, крики женщины.

Я ничего не мог с ними поделать, не мог с ними бороться.

Я повернул налево и присел на узенькой лавочке около витрины «Баскин Робинса». Стекло приятно холодило спину. Я посмотрел на руки — они тряслись. Женщина продолжала кричать, но её вопли заглушись звуками города: голосами людей, дорожным движением. Открылась дверь и из кафе вышел Билл с большим шоколадным рожком в руке.

— Ты всё? — спросил он.

Я помотал головой.

Он нахмурился.

— Нет?

— Я не смог, — слабо проговорил я.

— А где остальные?

— Там.

— О. — Он облизнул мороженое и направился в переулок.

Я закрыл глаза и постарался сконцентрироваться на шуме города. Был ли Фелипе злом? Были ли мы все злом? Я не знаю. Меня всю жизнь учили, что зло банально. Нацисты, поставили ужас на промышленные рельсы и подвели под это собственную теорию. Однако мне всё время говорили, что зло не является чем-то грандиозным и впечатляющим, оно всегда было примитивным, бытовым, обычным.

Мы все были простыми и обыкновенными.

Были ли мы злом?

Фелипе считал себя хорошим, говорил, что раз мы невидимы, значит, всё в порядке. У нас не было морального авторитета, к которому мы могли бы обратиться, не было системы морально-этических ценностей, которой мы должны были придерживаться. Мы были выше всего этого. Мы сами считали, что правильно, а что нет.

И я решил, что подобное поведение — неправильно.

Почему мы все не согласились с этим? Почему наши взгляды настолько различаются? По всем другим вопросам мы были словно единое целое. Но сейчас я чувствовал себя таким же отчуждённым от других Невидимок, как и от обычных людей.

Фелипе бы сказал, что я до сих пор цепляюсь за устои и привычки старой жизни.

Может, он и прав.

Через несколько минут они вышли из переулка. Мне хотелось встать, подойти к женщине, проверить её состояние, однако я остался на месте, остался сидеть, опершись спиной на витрину «Баскин Робинса».

— Их кино уже, наверное, закончилось, — сказал Фелипе, поправляя пояс. — Лучше вернуться в кинотеатр.

Я кивнул, поднялся и пошёл по улице за остальными. Проходя мимо того переулка, я посмотрел туда, но женщины не увидел. Видимо, убежала.

— Ты — один из нас, — сказал мне Фелипе. — И ты часть всего этого.

— Я что-то сказал?

— Нет, но ты подумал. — Он посмотрел на меня. — Ты нам нужен.

Я ему не ответил.

— Ты готов убивать, но не станешь насиловать?

— Это другое. Это личное.

— Это всегда личное! Мы сражаемся не с отдельными людьми, а со всей системой. Мы должны бить тогда, когда можем и куда можем.

— Я себе это представлял не так, — сказал я.

Он остановился.

— Значит, ты против нас.

Я помотал головой.

— Нет, я не против вас.

— Значит, ты с нами.

Я ничего не ответил.

— Ты с нами, — повторил Фелипе.

Я медленно кивнул. Выбора у меня всё равно не было.

— Ага.

Он ухмыльнулся и обхватил меня за плечи.

— Как мушкетёры. Один за всех и все за одного.

Лицо онемело, но я всё-таки выдавил из себя улыбку. Я чувствовал себя грязным, мне не хотелось, чтобы он касался меня, но я ничего не сказал.

Я с ними. Я один из них.

А что ещё мне оставалось?

Кем ещё я мог быть?

Мы вернулись в кинотеатр.

Мы жили в своём собственном мире, в своей личной Нетляндии, существовавшей там же, где и обычный мир, но словно бы где-то за углом. Мне это напомнило один из старых эпизодов «Внешних пределов», где время неожиданно остановилось и все, кроме одного мужчины и одной женщины, замерли. И они так и жили где-то в межвременье.

Только люди вокруг нас не замерли на месте.

Нас просто не замечали.

Довольно странное ощущение — контактировать с людьми и оставаться для них невидимым. Я, конечно, осознавал себя Невидимкой, но это уже другое. Я как будто действительно исчез, стал призраком. Прежде я ощущал себя частью мира. Меня не замечали, но я существовал. Теперь же… Я перестал жить в одной реальности со всеми остальными. Складывалось впечатление, что обычная жизнь — это кино, а я сторонний зритель: я мог наблюдать, но участия в происходящем не принимал.

По-настоящему живым я себя чувствовал лишь в компании других террористов. Мы словно подтверждали существование друг друга. Мы формировали свою реальность за пределами привычного мира, чуждость человеческому обществу росла во мне с каждым днём, я начал всё больше и больше времени проводить с остальными и всё реже оставался наедине с собой. Мне было приятно находиться в кругу других, осознавать, что я не одинок. Со временем мы всё чаще начали оставаться друг у друга на ночь, проводя вместе 24 часа в сутки.

Мы не проводили время в унынии. Мы веселились. У нашего состояния были свои небольшие преимущества. Мы могли ходить в любые рестораны, заказывать что угодно, сидеть там сколько угодно долго, а затем уходить, не заплатив. Могли ходить в любые магазины и брать приглянувшиеся вещи и продукты. Или бесплатно ходить в кино и на концерты.

Но во всём этом мне постоянно чего-то не доставало. Несмотря на попытки думать иначе, несмотря на бесконечное стремление продемонстрировать, как мы счастливы, что мы счастливее всех на свете, не думаю, что кто-то из нас на самом деле так считал.

Впрочем, мы никогда не маялись от скуки, нам всегда было чем заняться. Мы являли собой национальный стандарт и Америка была создана для нас. Нам нравилось ходить по магазинам. Мы веселились в парках развлечений, ходили по туристическим местам, слушали самую популярную музыку, смотрели самые кассовые фильмы. Всё вокруг подходило нам, как родное.

А когда мы уставали от законной деятельности, мы грабили, воровали, громили.

Мы всегда оставались террористами.

После изнасилования мы решили на пару недель залечь на дно. Не потому, что об этом случае рассказали в новостях и написали в газетах — скорее всего, о нём даже не доложили — и не потому, что мы не хотели быть пойманными, или Фелипе хотел сделать перерыв.

Он хотел восстановить моё доверие.

Глупость, конечно, но так и было. Ему было важно моё мнение. Остальные оказались очень взволнованы произошедшим. Они изучили от корки до корки все последние номера «Плейбоя», «Пентхауса», «Хаслера» и «Кавалера» и принялись вовсю обсуждать, кого бы им хотелось снять в следующий раз, однако Фелипе чётко дал понять, что больше изнасилований не будет. По крайней мере, пока. Вместо этого он принялся убеждать меня, что то изнасилование было очередной ступенью к нашей цели. Он беспокоился, что моё мнение о нём изменилось в худшую сторону, что я больше не уважаю его, как раньше и он отчаянно старался восстановить себя в моих глазах.