Иван Охлобыстин - Улисс [litres]

Фотограф, очевидно, почувствовал некое замешательство, возникшее у Павла, но расценил это как проявление особой застенчивости.

– Ты заметила, что у него уха нет? – как только представилась возможность, шепнул часовых дел мастер своей дачной соседке.

– Да. Еще я заметила, что у него на левой руке три пальца, – в ответ шепнула ему она.

И действительно, незаметно приглядевшись к левой руке Касатонова, Павел убедился в истинности сказанного Елизаветой. Два пальца отсутствовали.

Едва переступив порог квартиры, Иван Федорович по-хозяйски уверенно принялся расставлять свои штативы и подключать осветительные приборы к электрическим розеткам, при этом вполголоса приговаривая: «Вот так, на тройничок, а заполнение фронтально из-под комода расположим, чтобы рисуночек на стене поменять…»

Пока он располагал технику, Елизавета с огромным интересом разглядывала свою квартиру. В принципе она была узнаваема, разве что появилось больше стилизованной под старину мебели, две смежные комнаты объединили арочным проемом и пятидесятилитровый аквариум увеличился на добрые двести литров, а вместо стайки игривых неончиков в аквариуме степенно плавали четыре огромные рыбы ярко-лимонного окраса.

– Лизонька! Цветочек! – позвал фотограф. – Садись в кресло у секретера. Я на тебя свет выставлю.

Совершенно потерявшись в довольно пикантной ситуации, женщина послушно села в указанное фотографом кресло.

Павел занял выжидательную позицию на кухне за обеденным столом и включил телевизор. На экране запестрели аляповатые графические заставки известного телеканала. Вслед за ними появились два моложавых господина в смокингах и начали профессионально шутить на темы интимного характера, что абсолютно не вязалось с их партикулярным видом. Павел брезгливо выключил телевизор.

– Видимо, эта пакость во всех вариантах жизни присутствует! – огорченно буркнул он.

За это время в соседней комнате Иван Федорович успел переодеть Бородину в длинное вечернее платье цвета забродившей вишни и украсить руки и шею бриллиантовым гарнитуром. Сам же фотограф ожесточенно рылся в одной из своих бесчисленных сумок и ругался.

– Сказал же – все переходники в одно место, объективы – каждый в свой кофр! Где же двадцать восьмой? Где? Неужели в машине остался?!

– У вас все хорошо? – поинтересовался у Елизаветы Павел.

– Объектив найти не можем, – сообщила та.

– Придется в машину возвращаться, а у вашего подъезда запарковаться нереально, я поставил ее далеко. Через бульвар, – продолжал сокрушаться Касатонов. – Придется идти! Придется!

Он обреченно всплеснул руками и выбежал из квартиры.

– Вам это платье очень идет, – позволил себе высказаться Калугин, осматривая Елизавету с ног до головы.

– Надо валить! – нервничая, она как-то совсем не обратила внимания на комплимент.

– Почему? – не понял Павел.

– Трехпалый без уха сказал, что с минуты на минуту сюда приедет мой антрепренер и мы с ним поедем в студию записывать арию, – проинформировала Бородина и, не дожидаясь спутника, схватила с кресла свою прежнюю одежду и бросилась к входной двери. – Спустимся черным ходом. Переоденусь в машине.

– А бриллианты? – поспешая за ней, глупо спросил Калугин.

– Бриллианты мои, – успокоила его Елизавета и лукаво взглянула на спутника. – Вы что, меня в чем-то подозреваете?!

– Не то чтобы подозреваю, но не могу забыть про вашу ипотеку, – улыбнулся он.

– Не стоит так активно участвовать в моей личной жизни, – иронично попросила Бородина и застучала каблучками по бетону лестницы черного хода.

Им удалось незамеченными пробраться к машине Елизаветы и сесть в нее до возвращения фотографа.

Касатонов же в эту минуту мрачно пробирался между рядами припаркованных автомобилей к своему джипу. Самые отчаянные мысли терзали его разум: «Цветочек аленький! Вертихвостка! Всю душу вытянула».

Касатонов был давно и безнадежно влюблен в Елизавету, но за все время их художественного содружества она лишь однажды, на банкете крупной нефтяной корпорации, дала поцеловать себя. Справедливости ради стоит упомянуть, что в тот момент дива была нетрезва. Однако этого единственного поцелуя стало достаточно для того, чтобы фотограф окончательно разорвал отношения с женой. Тем более что с той женщиной, с которой он двенадцать лет делил жилплощадь, его уже ничего, кроме жилплощади, и не связывало. А многочисленные интрижки с иногородними модельками не могли заполнить ту зияющую пропасть, которая возникала при каждой встрече с Елизаветой, в особенности когда он слышал, как эта божественная женщина поет. Но жизнь – жестокая штука. Роскошная оперная дива приложила все усилия, чтобы дистанцироваться от незадачливого поклонника. Она не могла принадлежать Касатонову ни при каких обстоятельствах.

Размышляя в подобном ключе, фотограф добрался наконец до своей машины, открыл дверь багажника, в котором у него была свалена аппаратура, принялся перебирать кофры и обнаружил, что не выложил из него после воскресной охоты ружье. Вместе с ружьем он обнаружил патронташ – и его озарило.

Трясущимися руками он достал ружье из чехла и принялся заряжать его патронами.

Конечно, это был единственный вариант.

Он вспомнил, как впервые познакомился с Елизаветой. Это приключилось в Испании. В маленьком городке с единственной достопримечательностью – огромной скалой. От подножия скалы по склону под сенью синих карликовых пихт кружила утоптанная туристами тропа, приводящая к длинной, прохладной пещере, пронизывающей скалу насквозь. Внутри было скользко. Шнур, свисающий со скоб, ввинченных глубоко в породу, помогал путникам преодолеть отшлифованные тысячей ног валуны, но то и дело кто-нибудь оступался и падал. В его случае это была Елизавета. Иван Федорович галантно предложил ей помощь, и они вдвоем выбрались на верхнее плато, откуда раскрывался фантастической красоты вид.

– Как вам новая жизнь? – полюбопытствовал у спутницы в вечернем платье Калугин, когда они отъехали на приличное расстояние от дома.

– Неудобно в туфлях, – не ответила ему напрямую Елизавета. – При первой возможности нужно переодеться. Куда ехать-то?

– Давайте на кладбище. На Николо-Архангельское, – неожиданно предложил тот.

– Зачем? – тревожно поинтересовалась Бородина.

– Там моя могила. Хочу взглянуть, – просто ответил ее товарищ по приключениям. – Редко может выпасть такая возможность – посмотреть на собственную могилу. Как вы сами убедились, папа говорил про «другую жизнь» правду, так что могила должна быть.

– Жутковато, конечно, но давайте. Надеюсь, вы не хотите меня убить и присвоить мои бриллианты? – улыбнулась Елизавета.