Альфред Бестер - Тигр! Тигр! [сборник litres]

– Что вы имеете в виду?

Бекон горько улыбнулся.

– Это все в моем воображении, уверяют меня. Я никогда не убивал ее на самом деле, потому что в действительности она никогда не жила.

– Вы убили Фрейду?

– С самого начала это была война, – сказал он, – и она кончилась убийством. У нас была не любовь – была война.

– Это все ваши фантазии?

– Так мне говорят. Я потерял неделю. Семь дней. Говорят, что я действительно снимал квартиру, но никого туда не приводил, потому что никакой Фрейды не существовало. Я был один. Один. Не было сумасшедшей твари, говорившей: «Сигма, милый…»:

– Что-что?

– Вы слышали: «Сигма, милый». Она так прощалась:

«Сигма, милый». Вот что она сказала мне в тот последний день. С безумным блеском в девственных глазах. Сказала, что сама позвонила Лиз и все о нас выложила. «Сигма, милый» и направилась к двери.

– Она рассказала Лиз? Вашей жене?

Бекон кивнул.

– Я схватил ее и затащил в комнату. Запер дверь и позвонил Лиз. Та паковала вещи. Я разбил телефон о голову этой стервы. Я обезумел. Я сорвал с нее одежду, приволок в спальню и задушил…

– А Лиз?

– В дверь ломились – крики Фрейды были слышны по всей округе, – продолжал Бекон. – Я подумал: «Это же шоу, которое ты делаешь каждую неделю. Играй по сценарию!» Я сказал им: «Входите и присоединяйтесь к убийству».

Он замолчал.

– Она была мертва?

– Убийства не было, – медленно произнес Бекон. – Не было никакой Фрейды. Квартира на десятом этаже: никаких пожарных лестниц – только дверь, куда ломились полицейские. И в квартире никого, кроме меня.

– Она исчезла? Куда? Как? Не понимаю.

Он потряс головой и мрачно уставился на стол. После долгого молчания продолжил:

– От Фрейды не осталось ничего, кроме безумного сувенира. Он, должно быть, выпал в драке – в драке воображаемой, как все говорят. Циферблат ее часов.

– А что в нем безумного?

– Он был размечен двойками от двух до двадцати четырех. Два, четыре, шесть, восемь… и так далее.

– Может быть, это иностранные часы. Европейцы пользуются двадцатичетырехчасовой системой. Я имею в виду, полдень двенадцать, час дня – тринадцать…

– Не перебивайте меня, – оборвал Бекон. – Я служил в армии и все знаю. Но никогда не видел такого циферблата. Он не из нашего мира. Я говорю буквально.

– Да? То есть?

– Я встретил ее снова.

– Фрейду?!

Он кивнул.

– И снова на Кони-Айленде, возле роллер-костера.

Я подошел к ней сзади, затащил в аллею и сказал: «Только пикни – и на этот раз ты будешь мертва наверняка».

– Она сопротивлялась?

– Нет. Без единой царапинки, свежая и девственная, хотя прошла только неделя. «Черная вдова», подкарауливающая мушек. Ей нравилось мое обращение.

– Не понимаю…

– Я понял, когда смотрел на нее, смотрел на лицо, улыбающееся и счастливое из-за моей ярости. Я сказал:

«Полицейские клянутся, что в квартире никого, кроме меня, не было. Невропатологи клянутся, что в квартире никого, кроме меня, не было. Значит, ты – плод моего воображения, и из-за этого я неделю провел с душевнобольными. Но я знаю, как ты выбралась и куда ушла».

Бекон замолчал и пристально взглянул на меня. Я ответил ему прямым взглядом.

– Насколько вы пьяны? – спросил он.

– Достаточно, чтобы поверить во все, что угодно.

– Она прошла сквозь время, – произнес Бекон. – Понятно? Сквозь время. В другое время. В будущее.

– Что? Путешествие во времени?!

– Именно. – Он кивнул. – Вот почему у нее были эти часы. Машина времени. Вот почему она так быстро поправилась. Она могла оставаться там год или сколько надо, чтобы исчезли все следы. И вернуться – Сейчас или через неделю после Сейчас. И вот почему она говорила: «Сигма, милый». Так они прощаются.

– Минутку, Эдди…

– И вот почему она хотела, чтобы дело подошло так близко к ее убийству.

– Но это ни с чем не вяжется! Она хотела, чтобы ее убили?

– Я же говорю. Она любила это. Они все любят это. Они приходят сюда, ублюдки, как мы на Кони-Айленд. Не для того, чтобы изучать или исследовать, как пишут в фантастике. Наше время для них – парк развлечений и аттракционов, вот и все. Как роллер-костер.

– Что вы имеете в виду?

– Эмоции. Страсти. Стоны и крики. Любовь и ненависть, слезы и убийства. Вот их аттракцион. Все это, наверное, забыто там, в будущем, как забыли мы, что значит убегать от динозавра. Они приходят сюда в поисках острых ощущений. В свой каменный век… Отсюда все эти преступления, убийства и изнасилования. Это не мы. Мы не хуже, чем были всегда. Это они. Они доводят нас до того, что мы взрываемся и устраиваем им роллер-костер.

– А Лиз? – спросил я. – Она верит в это?

Он покачал головой.

– У меня не было возможности ей рассказать. Шесть прекрасных футов ирландской ярости. Она забрала мой револьвер.

– Это я слышал, Эдди. Где Лиз теперь?

– На своей старой квартире.

– Миссис Элизабет Бекон?

– Уже не Бекон. Она живет под девичьей фамилией.

– Ах, да. Элизабет Нойес?

– Нойес? С чего вы взяли? Нет. Элизабет Горман. – Он воскликнул: – Что? Вы уже уходите?!

Я посмотрел на свой измеритель времени. Стрелка стояла между двенадцатью и четырнадцатью. До возвращения еще одиннадцать дней. Как раз достаточно, чтобы обработать Лиз и толкнуть ее на определенные действия. Револьвер – это кое-что… Фрейда права. Я встал из-за стола.

– Пора идти, Эдди, – произнес я. – Сигма, приятель.

Это история о чудовище.

Его назвали Одиссей Голем в честь папиного любимого героя и вопреки маминым отчаянным возражениям; однако с тех пор, как ему исполнился год, все звали его Одди.

Первый год жизни есть эгоистическое стремление к теплу и надежности.

Однако, когда Одди родился, он вряд ли мог на это рассчитывать, потому что папина контора по продаже недвижимости обанкротилась, и мама стала размышлять о разводе. Неожиданное решение Объединенной Радиационной Компании построить в городе завод сделало папу богатым, и мама снова влюбилась в него. Так что Одди все-таки получил свою долю тепла и надежности.

Второй год жизни был годом робкого исследования мира. Одди ползал и изучал. Когда он добрался до пунцовых витков электрокамина, неожиданное короткое замыкание спасло его от ожога. Когда Одди вывалился из окна третьего этажа, он упал в заполненный травой кузов Механического Садовника. Когда он дразнил кошку, она поскользнулась, собравшись прыгнуть на него, и ее белые клыки сомкнулись над ухом Одди, не причинив ему никакого вреда.

– Животные любят Одди, – сказала мама. – Они только делают вид, что кусают его.

Одди хотел быть любимым – поэтому все его любили. Пока Одди не пришло время идти в школу, все ласкали и баловали его. Продавцы магазинов задаривали мальчишку сластями, знакомые вечно приносили ему что-нибудь в подарок. Одди получал столько пирожных, лимонада, пирожков, леденцов, мороженого и других съестных припасов, что их хватило бы на целый детский сад. Он никогда не болел.