Эмил Манов - Избранное

Поверив в ее невиновность, я начал заново сопоставлять факты, и теперь все действительно встало на свои места. Как же я раньше не сообразил, что на очную ставку Анушу привели с завязанным ртом, что ей не дали говорить! Ведь одного этого было достаточно для того, чтобы заставить меня усомниться в своих подозрениях. И конечно, если бы Ануша меня выдала, я никогда бы не вышел из полицейского ада — для того, чтобы отправить меня на виселицу, мое признание совершенно не было нужно.

Но если так, почему меня арестовали? Кто был предатель? Наконец, каким образом добрались до самой Ануши?

Ответ на эти вопросы пришел уже после освобождения, в августе сорок пятого.

Михо застал меня дома. Он только что вернулся в Болгарию вместе с последними нашими частями. Мы не виделись с того вечера, когда он постучал мне в окно, чтобы сообщить об аресте Ануши. Много воды утекло с тех пор, много событий и человеческих судеб было унесено бурным половодьем того времени. Двое из нашей пятерки сложили кости на каменистых склонах Стара-Планины. Коротышка Георгий был убит на софийской улице. Не было и Ануши. Она погибла в полиции — «в результате сильного кровоизлияния», как выразился один из высших жандармских чинов, представ перед Народным судом. О Михо мне было известно, что он партизанил, а после этого отправился на фронт.

Мы молча обнялись и сели друг против друга. Михо похудел и возмужал. Боевая офицерская форма из грубой зеленой солдатской ткани прекрасно сидела на его широких плечах. В уголках его большого твердого рта залегли морщины усталости, и он выглядел старше своих лет, но черные глаза смотрели все так же живо и сосредоточенно. Мы закурили. Задумчиво разглядывали друг друга сквозь облака синего дыма. Улыбались — наверно, одним и тем же воспоминаниям.

Сначала я избегал разговоров об Ануше. Ожидал, что он спросит сам. А он покуривал сигарету и задавал вопросы о том, где я работаю, что думаю делать дальше, уговаривал пойти в армию, которая нуждалась в наших людях. Наконец я не выдержал и сам затронул трудную тему. Рассказал, сколько пришлось перенести в полиции, рассказал о последней встрече с Анушей. Умолчал лишь о том, как выглядела девушка в том коридоре.

Михо слушал меня, опустив голову, сцепив пальцы между колен. Когда я кончил, он вздохнул и посмотрел на меня.

— В том, что тебя тогда арестовали, виноват я.

— Ты?

Он кивнул; прикурил новую сигарету от окурка.

— Да… Я сделал страшную глупость — никогда себе не прощу. Помнишь, как мы удрали тогда из дома Ануши… В эту ночь я не сомкнул глаз. На другой день рано утром пошел узнать, что с ней. Дождался, пока вышел ее отец. Узнал его по одежде — он был в железнодорожной форме. Представился ему как коллега Ануши по филологическому факультету, спросил, дома ли она. У него глаза налились слезами. Огляделся вокруг и сказал, чтоб я уходил скорее. Одним словом, полиция оттуда, видимо, и двинулась по моим следам. Знал ведь, что делаю глупость, когда шел туда, да что глупость — преступление… И все-таки пошел. Иначе не мог.

Он шумно выдохнул дым через нос.

— Целый день после этого был как помешанный. На работу не пошел. Шатался вот так по городу. Не сознавал, где нахожусь и что делаю. Готов был пустить себе пулю в лоб… К вечеру немного опомнился и сообразил, что необходимо предупредить тебя и других. Здорово я тебя предупредил, ничего не скажешь… Еще хорошо, что те поторопились и я не успел их привести к остальным… Когда я ушел от тебя, вместо того чтобы выйти к трамвайной остановке, я взял вправо, к виадуку над железнодорожными путями. И тут, на виадуке, прежде чем я начал спускаться на другую сторону, шум шагов заставил меня оглянуться. Но я ничего не увидел. Наклонился над перилами — два или три человека быстро бежали за мной по лестнице…

— Ясно, — сказал я. — Довольно… Главное, ты спасся.

Он провел рукой по своим густым черным волосам и чуть-чуть улыбнулся. Глаза его еще потемнели.

— Я-то спасся, ты же знаешь, как я бегаю. Они не смогли даже выстрелить мне вслед… Но потом я жалел, что не позволил себя схватить. Так мне было бы легче.

— Глупости!

Это было сказано с некоторым раздражением. Конечно, Михо был храбрый парень, но он не знал, что значит оказаться связанным в руках врага.

— Известное дело, глупости, — сказал Михо. — Вы были правы, когда сердились на меня за Анушу.

— Не мы, ты был прав. — На этот раз я прикурил от своего окурка.

— Как бы там ни было, все это уже в прошлом… Знаешь, как они напали на нашу явку у Ануши? Один парень, живший по соседству, был в нее влюблен… Следил за ней из окна — с кем встречается, когда уходит, когда возвращается домой. Всю нашу конспирацию наблюдал…

Так я получил ответ на вопросы, которые до тех пор казались мне неразрешимыми. Ответ был так прост, что никогда не пришел бы мне в голову. История, выученная по книгам и философским формулам, разложенная по всем правилам на полочках моего сознания, неожиданно смешалась с хаосом личных страстей, и я опять испытал чувство тоски и бессилия…

— Ты не покажешь мне платок?

Михо стряхивал пепел на свои зеленые галифе; он не смотрел на меня. Даже головы не поднял, когда я встал, чтобы исполнить его желание.

Подал ему платок. И клочок бумаги. Он прижал платок к лицу и постоял так, словно чувствуя чье-то живое тепло. Потом вытер глаза кулаком.

Я сказал, что он может взять платок. Он поглядел на меня с удивлением и благодарностью, но положил платок на стол.

— Он твой, — оказал Михо. — Если позволишь, я возьму записку.

Он вынул свое офицерское удостоверение и вложил записку в его твердые корочки.

А я сохранил платок Ануши.

Перевод Э. Урицкой.

Мой друг, Данаил Т. — не слишком популярный скульптор, которого критики то хвалят, то ругают, не зная, отнести ли его к реалистам или к модернистам, — подарил мне недавно одно свое произведение. Из моих сверстников Данаил единственный регулярно поздравляет меня с днем рождения. Остальные приятели то вспоминают о нем, то нет, но я не обижаюсь. Я им даже благодарен: когда тебе стукнет сорок, дни рождения как-то начинают терять свое очарование…

Данаил принес подарок, завернутый в старые газеты, и вручил мне его торжественно с традиционным пожеланием, чтобы я прожил еще столько, сколько жил до сих пор, а я в это время думал, что если бы его пожелания сбывались, я рисковал бы стать бессмертным. Судите сами, каково было бы вам в день вашего семидесятилетия получить в дар еще семьдесят лет, а в сто сорок знать, что вас ждут еще сто сорок, и так далее… Когда я сказал, почему я улыбнулся, Данаил пожал плечами:

— Что поделаешь, жизнь напичкана банальностями. Эта еще не самая худшая.