Эмил Манов - Избранное

Через час, когда он отправился домой, он был исполнен решимости покончить с колебаниями и немедля объясниться с Миленой. Что тут в конце концов такого страшного? Разве их случай — первый и единственный? И не смотрит ли он чересчур трагично на обычную житейскую историю? Они должны расстаться как друзья, как разумные люди, понявшие, что это необходимо, — во всяком случае, так будет честнее, чем притворяться, будто ничего не случилось. Дети? А как бы они жили в разрушенной семье? Через несколько лет они вырастут, у каждого будет своя жизнь. Он останется для них только добрым папой, который дает хлеб и одежду, а Милена будет получать крохи от их внимания, устремленного к раскрывающемуся перед ними миру. Неужели этого достаточно, чтобы человек жил, не чувствуя себя одиноким и несчастным?

Дома дочурка едва дождалась, когда он сядет, и тут же вскарабкалась к нему на колено. Обхватила руками его шею и попросила нарисовать ей большую и красивую кошку. Он вгляделся в ее чистые голубые глазки, которые смотрели на него с восхищением и бесконечным доверием, и снова почувствовал, как тяжел камень у него на душе. Сын, который всегда немного ревновал его к сестренке, немедля завладел другим коленом и сказал повелительно:

— Папа, повези нас в Варну. Все Бургас да Бургас… нам уже надоело. Там нет ничего интересного, и песок черный-пречерный… В прошлом году ты мне обещал, слышишь?

— Хорошо, хорошо, мой мальчик.

В тот вечер он ничего не сказал Милене.

Откладывал решительный разговор и в следующие дни. Милена, казалось, оправилась от первого удара. Она была внимательна к нему, предупредительна, бесконечно терпелива. Заботилась о его удобствах, как будто ничего не случилось. Пыталась шутить, смеяться. Светозар понимал, что она старается скрыть свою тревогу, приблизить его к себе, и это еще сильнее его расстраивало. Понимал он и другое — у него недостанет сил предложить ей развод. Не должен ли он в конце концов отказаться от счастья ради этих трех существ?

С каждым днем эта мысль осаждала его все упорней, и он опять впадал в отчаяние. Ах, была бы Милена другим человеком, вспылила бы хоть раз, озлобилась, плакала бы и проклинала его, как делают другие женщины, — тогда было бы легче. Но он не мог ни в чем упрекнуть ее или обвинить.

И опять он метался, как в запертой клетке. Стал нервным и раздражительным. И если дома сдерживался, то с Евгенией бывал иногда очень резок, проявлял неоправданную ревность, старался уличить ее в каком-нибудь прегрешении. Не найдя для этого повода, казнил ее за прошлое. Достаточно было ей опоздать на свидание или бросить взгляд в сторону, чтобы он заподозрил ее в равнодушии и во всех грехах, какие только приходили ему в голову. Он отдал ей все — свой душевный покой, свою честь, свою жизнь, и ему казалось, что того, что он от нее получает, всегда мало… Скулы у него на лице обтянулись, в глазах появился лихорадочный блеск. Он все чаще выпивал рюмку сливовицы — один или в компании Колева. Но и это не помогало.

К началу осени Светозар почувствовал, что если так будет продолжаться, он сойдет с ума или пустит себе пулю в лоб. Надо было принять какое-то решение, как-то поступить, все равно — хорошо или плохо. Он был слишком опустошен, чтобы думать о своем счастье. Не проще ли всего отказаться от Евгении и примириться со своей судьбой?

Кризис переживала и Евгения. Она жалела Светозара, страдала вместе с ним. В ее сердце родилось материнское чувство, которое вливало новую нежность в ее любовь. Иногда ей казалось, что она нашла бы в себе силы опять исчезнуть из его жизни, если бы знала наверное, что этим исцелит его от страданий. Но что бы стало с ней? Она жалела и себя и часто негодовала на его сердце, которое не смело никому причинить боль. А любила ли бы она его, если бы не это сердце?..

Было воскресенье. Они встретились днем в кондитерской, которую часто посещали. Евгения опоздала на полчаса, запыхалась оттого, что очень спешила — ее задержал Сотиров, который захотел выяснить отношения. Он сделал это в первый раз, хотя она уже намекала ему на возможность разрыва. Теперь она сказала напрямик, что больше не имеет права жить с ним под одной крышей. Сообщила и причины…

— Что же он? — спросил Светозар.

— О, он особенный человек, иногда мне кажется, что мне его вообще не понять. Сначала расплакался, грозился меня убить… Потом умолял не обращать внимания на его слова. Попросил только подождать еще немного, подумать…

Евгения была возбуждена и бледна. Она совсем не подкрасилась, и в черной рамке волос ее лицо светилось мраморной белизной. Такой она показалась Светозару еще ближе и милей. Он молчал и смотрел на нее с тоской, думая о том, что он ей сейчас скажет. Когда она протянула руку над столом и положила ее на его руку, он нежно погладил ей пальцы.

— Евгения, видишь ли…

Комок засел у него в горле, и он не мог продолжать. Она медленно убрала свою руку.

— Ты хочешь мне что-то сказать, милый?

Он уставил взгляд в рюмку с коньяком.

— Ты хочешь мне сказать что-то плохое?

Он кивнул.

— Я чувствовала в последнее время, что ты что-то решил, а от меня скрываешь. Говори.

— Евгения, мы должны отказаться друг от друга. Я больше не могу…

Она еще сильней побледнела, но смотрела на него спокойно и грустно, как будто ждала этого. Спросила тихо, с какой-то страшной усталостью:

— Почему должны?

— Потому что я пришел к выводу, что все напрасно… Пойми… Мы не можем строить счастье на несчастье других.

— И мы никогда больше не увидимся?

— Нет, Евгения. У нас есть только две возможности. Середины нет. Середина — это лишние мученья, бессовестный эгоизм, вечная ложь… Я всю жизнь верил, что человек должен жить открыто и честно. Всю жизнь ненавидел лицемерие… Не осуждай меня, я не могу больше.

— Милый, ты губишь и меня и себя! — сказала она глухо.

И больше ни слова. Ее огромные глаза, только что искрившиеся, потемнели и потухли.

Он проводил ее — на этот раз до самой двери ее дома. Они и не подумали прятаться от чужих взглядов. Какое значение это имело теперь, когда все погублено?.. Он обнял ее крепко, его душили слезы.

— Прощай, милая Евгения!

Она не выпускала его из своих объятий, дрожала и прижималась к нему.

— Милый, что ты делаешь, что ты сделал? Как теперь жить…

— Прощай, моя девочка!

Он вырвался из ее рук, выбежал на улицу. Завернул в первую попавшуюся корчму.

Несколько дней Светозар не ел, не говорил, не спал. Даже не ласкал детей. Ходил мрачный, какой-то отекший, часто останавливался, чтобы вспомнить, куда надо идти или что надо сделать. Его утешала только мысль, что есть смерть. Стоит захотеть… Нажать на спуск, и настанет то великое ничто, которое и без того ждет каждого, родившегося на свет. Имеет ли значение, наступит оно сейчас или через каких-то жалких тридцать лет?