Николай Гуданец - Кривоград, или часы, по которым кремлёвские сверяют [журнальный вариант]

— Спасибо, — сказал я. — Большое вам человеческое спасибо.

— Да не за что. Ты, Лева, мне сразу понравился. Вижу — человек хороший, а пропадает ни за хрен собачий. Ну почему ж не помочь?

— Спасибо, — повторил я.

— Я думаю, ты у нас быстро освоишься, — продолжал Утятьев. — Надо было мне сразу всё объяснить, да как-то недосуг было. Понимаешь, Лева, местность у нас такая, особая, стратегическая, можно сказать. Потому и таможня и всё такое прочее. Только ты не волнуйся, тут жить можно. А раз ты подписку дал, значит, уже свой, значит, можно тебя посвятить, так сказать, в местную специфику…

— Может, лучше не надо? — растерянно заикнулся я.

— Да нет, Лева, не дрейфь. Ты послушай. Просто-напросто у нас тут льнопок выращивают, такое вот стратегическое растение. Всего-то делов.

— Как вы сказали, льнопок? Первый раз слышу.

— То-то и оно. Эт штука секретная, не для чужих ушей. Так сказать, достижение передовой мичуринской биологии. А растет он, зараза, только на наших болотах и больше нигде в мире.

— Насколько я понимаю, это нечто среднее между льном и хлопком, — вставил я.

— Соображаешь, — одобрительно отметил Утятьев. — Правда, никто толком не знает, чего и как там скрещивали, но волокно у него тонкое, прямо-таки шелк, и зеленое, никаких красителей не надо. Чуешь? То-то. Весь высший комсостав гимнастерки из нашего льнопка носит. Эт понимать надо. Конечно, секретности невпроворот, даже в атласе нас не сразу найдешь, а если найдешь, один черт — не разберешься. Очень этот льнопок нас выручает. Раньше, брат, в округе одни непролазные болота были. А теперь они льнопком засеяны. Даже там, где не было болот, искусственные соорудили. Так что мы на оборону трудимся вовсю. Кирпичов, эт секлетарь наш, пообещал к концу пятилетки миллион тонн сдать государству. А раз обещал, значит, сдаст, он человек сурьезный. Обидно, конечно, что про нас в стране ничего не знают. Вон про Узбекистан, почитай, каждый день в газетах пишут, ордена дают, а нам — шиш. Но мы понимаем, еще время не пришло. История, брат, потом разберется, кто что сделал для страны. Про нас еще и книги напишут, и песни сложат. Сам Кирпичов обещал.

— Очень интересно, — сказал я. — А когда этот самый льнопок селекционеры вывели, давно?

— Да как сказать. Вроде бы при Хрущеве, годков тридцать тому назад. Тогда еще сплетни разные ходили. Будто бы когда в какой-то чучмекии атомные бомбы испытывали, этот льнопок сам собой народился, от радиации.

— То есть, произошла мутация? — вставил я.

— Во-во, мудация. Но я так думаю, эт всё брехня. Вон, когда в Чернобыле рвануло, разве ж там вывелось чего-нибудь? Ничего хорошего не вывелось, факт, никаких тебе мудаций-шмудаций. Так что это наверняка мичуринская биология постаралась.

За разговором я и не заметил, как двигалась наша очередь. Подошла маршрутка, и мы уселись в нее. Утятьев заплатил за двоих и категорически отказался от моей мелочи.

— Брось, Лева. У тебя сейчас с деньгами негусто, я же понимаю.

Маршрутка развернулась и лихо понеслась вниз по склону холма. На горизонте, в серой дымке, виднелись заводские трубы, извергавшие густой черный дым.

Маршрутка спустилась в лощину, по дну которой тянулось шоссе — узенькое, сплошь в трещинах и ухабах, проступавших даже сквозь слой утрамбованного снега. Мало-помалу склоны становились всё более пологими, и наконец мы выехали на равнину, отороченную по краям сизыми полосками леса.

Справа от шоссе я увидел грандиозный котлован и мощную бетонную плотину. Несмотря на мороз, река и не думала покрыться льдом — лишь кое-где у берегов виднелись ледяные закраины, желтоватые, словно пропитанные никотином. Достигнув плотины, воды реки сворачивали под прямым углом и текли по искусствен­ному каналу куда-то к горизонту, а на пересохшем русле копошились бульдозеры, краны и грузовики. Там и сям громоздились припорошенные снежком груды бетонных кубов, среди арматурной щетины полыхали голубые звезды электросварки.

— Эт наша речка Кривуля, — объяснил Утятьев. — Круглый год не замерзает, видал? Воду с нее шофера заместо антифриза заливают.

— Отчего такие свойства? — подивился я.

Утятьев пожал плечами.

— Наука еще не докопалась. Одни говорят, от химкомбината. Другие, что от фармацевтического. Шут его разберет.

— А плотина зачем?

— Эт мы ее в запрошлом годе повернули на юг, — не без гордости сообщил Утятьев.

— Вот как… Я-то думал, теперь поворачивать реки запрещено.

— Оно вроде так, — согласился Утятьев. — Только, вишь ты, на плотину эту уже средств авыделили. Ба-альшущие мильёны, брат. Вот ее и воздвигли, так сказать, не пропадать же народным денежкам. И потом, на юге у нас воды не хватало для искусственных болот. Так что мы под руководством товарища Кирпичова взяли нашу Кривулю да и повернули. Всякие там брехуны-писатели нам не указ. Стране льнопок нужен.

— Ясно, — сказал я. — Только вот не пойму, вроде там еще одну плотину строят, или что?

— Точно, — подтвердил Утятьев. — Теперь вторую плотину заложили, ударная комсомольская стройка республиканского значения. Понимаешь, неувязочка приключилась. Когда Кривулю повернули, то стали северные болота пересыхать. И порешили заделать аж целый насосный каскад. Одну неделю Кривуля будет течь на юг, другую неделю — на север, потом опять на юг. Тогда, вроде, хватит воды на все болота.

— Потрясающе, — восхитился я.

— А ты как думал. Покорение природы — эт, брат, не жук начхал. Эт дело сурьезное. Не успеешь ее покорить как следует, она начинает всякие подлянки вытворять. Значит, надо ее обратно покорять, а потом еще и еще, покудова она в норму не придет. Главное тут — передышки не давать. От нее, брат, милостей не дождешься, а от нас — тем более.

Я задумался. Судя по всему, удивительные вещи творятся в Кривограде, а население еще слабо борется за гласность и перестройку. Раз так, я очутился здесь очень кстати. Чтобы бороться за революционные преобразования, тут явно не хватает таких людей, как я. Вот я и буду бороться. В конце концов, не всем же бычков растить.

Между тем вдали показалась городская окраина, а на обочине замелькали квадратные щиты в два человеческих роста высотой. С неослабевающим интересом читал я написанные на них, белым по красному, лозунги:

ДЕМОКРАТИИ НАДО ЕЩЕ НАУЧИТЬСЯ

НАМ НУЖНА ТОЛЬКО ПОЛЕЗНАЯ ДЕМОКРАТИЯ

НАМ НЕ НУЖНА ВРЕДНАЯ ДЕМОКРАТИЯ

Не успел я толком обдумать прочитанное, как началась новая серия:

СВОБОДА — ЭТО НЕОБХОДИМОСТЬ

СВОБОДА ДОПУСТИМА ТОЛЬКО В ИНТЕРЕСАХ ТРУДЯЩИХСЯ

НЕ ВСЯКУЮ СВОБОДУ МОЖНО ДОПУСТИТЬ

Меня стало мутить. Не от прочитанного, правда, а от тряски и запаха бензина. Потом, ни с того ни с сего, промелькнул еще один щит: