Елизавета Сагирова - Приют

— Мне тоже дай. Вместе…

Она зажгла свою спичку первой, я же сломала две, прежде чем добыла трепещущий огонёк, торопливо прикрыла его свободной ладонью, засмотрелась заворожёно. Надо же — такой маленький, такой хрупкий, даже тепла не чувствуется, но с его помощью я собираюсь погубить всё, что сейчас меня окружает. И не только это помещение с его иконами, Иисусом, клиросом, и фортепиано, из которого мне так нравилось извлекать простенькие мелодии, но и свою нынешнюю жизнь. Потому что одно дело — сбежать из приюта, и совсем другое — поджечь церковь. Такое нам не простят даже со скидкой на возраст.

Яринка не стала ждать, когда я закончу с размышлениями и созрею для действий — она швырнула свою спичку в ворох бумаги. Тот занялся сразу. Оранжевый, неожиданно очень яркий огонь взметнулся с пола, пополз в стороны, обнял снизу один из стульев. Тогда я тоже выронила почти догоревший огонёк себе под ноги. Он упал на скомканную страницу из нотного сборника, я чётко увидела часть названия «Адажио — Вива…», а в следующую секунду угольная чернота, разбегающаяся по бумаге, поглотила его, а сам лист свернулся и исчез в жадном огненном языке.

Мы стали медленно отступать к окну. Костёр на полу разгорался, гнал волны жара, бросал на стены рваные пляшущие тени. Сильно запахло гарью, затрещал лак на стульях. Я не выдержала и всё-таки посмотрела на Иисуса, но к счастью яркий свет изгнал иллюзии, теперь это была просто грубо раскрашенная деревянная фигура. Зато ожили иконы. В дрожащем неровном танце света и теней их лица начали кривиться, гримасничать, словно в страхе перед надвигающейся огненной смертью, глаза вращались, искали кого-то. Нас?

Спиной я наткнулась на подоконник, вздрогнула всем телом, оглянулась на Яринку. Как ни странно, она тоже выглядела испуганной — ресницы трепетали, рот приоткрылся буквой О.

Мамочка, что же мы делаем?

Жар догнал нас и здесь, я почувствовала, как увлажняется кожа лица от выступающего пота. Едкий дым зацарапал горло, огонь уже охватил стулья и теперь тянулся к Иисусу, лизал его ступни.

— Уходим? — полувопросительно окликнула меня Яринка, — Уже не погаснет.

Я кивнула, влезла на подоконник, и с жадностью вдохнув ртом свежий ночной воздух, прыгнула вниз, в траву. Через секунду рядом мягко упала Яринка. Мы одновременно оглянулись — приоткрытое окно багровело изнутри зловещим красным светом. Я вскочила на ноги, потянулась его закрыть, но подруга остановила меня, схватив за руку:

— Не надо! Должна быть тяга, а то погаснет.

Я заглянула внутрь и подумала, что теперь уже вряд ли погаснет даже с закрытым окном. В церкви было светло, как днём, огонь охватил Иисуса до пояса, по полу в разные стороны ползли огненные змейки, искры бесновались в воздухе.

Теперь счёт шёл на секунды, пожар вот-вот будет замечен.

— Бежим!

Стараясь максимально торопиться, но не поддаваться панике, мы обогнули церковь, держась в тени её стен. Придерживаясь рассчитанной днём траектории, бросились к больнице, точнее к кустам акации, высаженным перед нею. В эти кусты мы и вломились, упали на четвереньки, поползли вглубь, под укрытие веток. Замерли, стараясь сквозь просветы листьев разглядеть, что происходит снаружи.

Окна церкви светились, багровые отблески ложились на траву, на асфальт, мне показалось, что я отсюда слышу гул бушующего внутри пламени. А приют спал. Никто не спешил по дорожкам, не кричал заполошно, не звал остальных.

— Да что они там, слепые что ли? — озвучила мои мысли Яринка, нервно кусающая губы.

— Ничего, ничего, — ответила я, не в силах отвести глаз от церкви, — Пусть горит как следует, чем позже заметят, тем легче нам будет убежать.

И мы ждали, сидя на холодной земле, прижавшись, друг к другу. Ждали, пока в церкви что-то не бабахнуло, густо, оглушительно. Одновременно с этим окна первого этажа разлетелись стеклянными брызгами, выбросив наружу снопы искр и языки пламени.

И тогда всё стало происходить сразу. Один за другим начали загораться окна корпусов, администрации, и больницы за нашими спинами. От проходной раздался, приближаясь, топот ног, на дорожках показались бегущие фигуры, и зазвучал, наконец, со всех сторон, многоголосый хор, сливающийся в одно слово «Пожар!».

Ну вот. Получилось. Теперь вряд ли охрана смотрит в камеры, теперь вряд ли чьё-то внимание привлекут два бегущих человека, и вряд ли в ближайшие часы кто-то хватится двух пропавших воспитанниц.

— Всё, — я чуть приподнялась, поправляя за плечами сумку, посмотрела на Яринку.

В её глазах светилось по маленькой горящей церкви, губы растягивала нервная улыбка-гримаса, но голос прозвучал почти спокойно и даже беззаботно:

— Уходим?

— Уходим, — я облизнула пересохшие губы, теперь жарко было даже здесь, со стороны церкви порывами налетал горячий ветер, — Теперь точно уходим. Не останавливайся, что бы ни увидела.

— Ты тоже, — радостно согласилась подруга.

А потом мы просто бежали. Бежали не скрываясь, бежали на виду у камер, на виду у окон, на виду у тех, кто выскакивал на улицу привлечённый, как мотылёк ярким пламенем, бежали освещённые ровным светом фонарей, и неровным — устроенного нами пожара.

Бежали мимо стадиона, и крупный гравий больно бил по стопам сквозь непредназначенные для бега девичьи сапожки, бежали мимо прудика, и в нём отражалось зарево бушующего огня, бежали сквозь деревья к забору, туда, куда его жар уже не доставал.

Я взлетела на дерево первая, обдирая ладони о кору начала отчаянно карабкаться вверх, держась за ветки, ступила на забор, прыгнула на ствол по ту сторону. Яринка не отставала, и на землю мы спустились почти одновременно. Не останавливаясь, бросились дальше, в спасительную темноту.

Я совсем забыла о наших спрятанных до лета рогатках, но ноги сами вели меня привычной дорогой, к поваленной сосне, я почти споткнулась об неё, и только тогда вспомнила о тайнике. Упала на колени, принялась судорожно разбрасывать прошлогоднюю листву и дёрн. Яринка завозилась рядом. Наконец руки провалились в пустоту, нащупали шуршащий целлофан. Одну рогатку — Бланку, я бросила подруге, две другие, свою Пчёлку и Рога Дьявола Дэна, повесила на шею. В последний момент, когда уже собралась уходить, выхватила из тайника нож, украденный мною у поваров в прошлом году, сжала в руке.

И снова мы бежали. Не разговаривая друг с другом, но неизменно держась плечом к плечу, надсадно дыша, спотыкаясь в темноте, и прикрываясь ладонями от несущихся навстречу ветвей. Бежали, пока не выскочили на дорогу, ту самую, про которую говорил Михаил Юрьевич.

Яринка остановилась, наклонилась, упёршись руками в колени, пыталась отдышаться. Я тоже позволила себе передышку, но только чтобы сообразить — куда дальше. Постаралась выдернуть из памяти карту местности, которую мы сегодня днём (целую вечность назад!) смотрели в интернете. И так — налево нельзя, там идёт ещё одна дорога к храмовому комплексу, велик риск на кого-то наткнуться. Значит, только направо, подальше отсюда и глубже в лес.