Елизавета Сагирова - Лето придёт во сне. Запад

И теперь я знаю, что там, за дверью в лето,

Это место для тех, кто выжил в зиму и осень.

«Чиж и Со».

«Лето»

Глава 1

Обрыв

Машина, дожидавшаяся нас на берегу, была великолепна – огромная, блестящая и чёрная как ночь; тёмные стёкла в мельчайших деталях отражали плывущие по небу пушистые облака. Отразили они, к сожалению, и меня за секунду до того, как один из гориллоподобных мужиков, что молчаливо сопровождали Ховрина всю дорогу, распахнул заднюю дверцу. Отражение мне совершенно не понравилось: опухшее, измазанное засохшей под носом и на губах кровью, растрёпанное, в лохмотьях красного платья и красных же чулок. Последнее почему-то расстроило меня больше всего: эти остатки былой роскоши сейчас выглядели до ужаса пошло.

Мужик попытался затолкать меня на заднее сиденье, но я упёрлась ногой в порог, а руками ухватилась за дверцу. Не потому, что и впрямь таким образом наивно надеялась избежать заготовленной мне участи: просто совсем не сопротивляться было бы как-то неправильно. Подумала даже закричать, но вспомнила, что при нашей высадке из катера на причале присутствовали какие-то люди, и они не обратили ни малейшего внимания на четырёх мужиков, волокущих избитую девчонку. Вряд ли мои крики произведут на них больше впечатления.

А в следующую секунду на помощь держащему меня мужику подоспел второй, вдвоём они очень легко подавили моё символическое сопротивление, и я оказалась в машине, при этом сильно впечатавшись лицом в бархатистую обивку заднего сиденья. Невелика беда – лицо всё равно давно онемело.

В унисон хлопнули дверцы. Мне придали сидячее положение, стиснули с двух сторон. Слева сел один из конвоиров, и я даже не имела ничего против этого: по крайней мере, к нему можно было привалиться, чтобы продолжать держаться вертикально. Но вот справа оказался Ховрин, который даже не приближался ко мне во время поездки на катере. Впрочем, наивно было надеяться, что он и дальше намерен не докучать мне своим обществом.

Вблизи мой теперь одноглазый недруг выглядел ещё хуже. Он явно чувствовал себя плохо; возможно, испытывал боль, что и неудивительно, учитывая неприятную красноту и припухлость, которая начинала расползаться по его лицу из-под повязки. Ну ничего, тут мы, можно сказать, на равных: мне тоже больно.

Через босые ступни (кроссовки у меня почему-то отобрали вместе с рогаткой) в тело передалась еле заметная вибрация. Я не сразу поняла, что это бесшумно завелась машина, на передние сиденья которой сели ещё двое сопровождающих Ховрина дуболомов. Стёкла этого, несомненно, очень дорогого авто были прозрачны как слеза, я увидела за ними синее спокойное море, белый причал и катер, на котором мы приплыли. Потом пейзаж покачнулся, сдвинулся в сторону – машина разворачивалась, собираясь уезжать.

Внезапно на мою щёку обрушился удар. Не знаю, насколько сильный: способность чувствовать боль изрядно притупилась за последние дни, – но достаточный для того, чтобы моя голова запрокинулась, а зубы лязгнули.

Ховрин бешено смотрел на меня единственным покрасневшим глазом:

– Что, тварь, молчишь? Правильно, молчи, пока можешь. Недолго осталось, скоро запоёшь на все лады! Знаешь, куда я тебя везу?

Смотреть на его лицо было неприятно, и я опять скосила глаза за окно, там, впереди, под чёрный капот убегала серая дорога с редкими кустиками травы на обочине, а справа тянулось море. Мне захотелось повернуться и посмотреть, что находится с другой стороны машины, но голова снова запрокинулась от удара. В ухе зазвенело. Сквозь этот звон я не сразу расслышала, что шипит мне в лицо Ховрин, стиснув пальцами мои щёки и брызгая слюной.

– …комната в подвале, и ты там будешь первой! А стены этой комнаты – последним, что ты увидишь! Но смотреть на них тебе долго не придётся. Рассказать, что я сделаю в первую очередь?

На этот раз отвернуться мне не дала сжимающая лицо рука, но глаза я всё-таки отвела: куда лучше видеть кусочек неба и кусочек моря за окном, чем искажённое бешенством, трясущееся лицо Ховрина. А неба там теперь стало больше, чем моря: машина шла на подъём.

– В первую очередь я сделаю с тобой то же, что ты сделала со мной! Выну тебе глаз. Но я буду делать это медленно, чтобы ты хорошо прочувствовала, как это – с глазом расставаться! Потом выдеру тебя во все дыры. А когда мне надоест тебя драть, тебя выдерут мои парни. А когда и им надоест – я выну тебе второй глаз!

Я смотрела в окно. Теперь там совсем не осталось моря, одно небо. Синее, глубокое, с плывущими по нему величественными горами облаков. Вот было бы здорово, если после смерти не окажется никакого ада или рая, если я просто превращусь в такое облако и буду неспешно плыть по небу, нежась в лучах солнца… На секунду я очень ясно увидела землю с огромной высоты. Синюю блестящую морскую гладь, зелень и желтизну береговой полосы, серую ленту дороги, карабкающуюся в гору. Вроде такие дороги зовутся серпантином? И кажущуюся сверху очень маленькой чёрную машину, мчащуюся по этому серпантину опасно близко к краю…

– А что я буду делать с тобой дальше ещё не придумал, – продолжал шипеть Ховрин, вдавливая пальцы в мои щёки. – Но одно могу обещать – умрёшь ты очень не скоро. А когда, наконец, сдохнешь, я отправлю твои глаза Доннелу в банке с формалином, пусть порадуется!

Прозвучавшее имя Ральфа тряхнуло меня коротким ознобом. Начиная с момента, когда я, в последний раз гуляя по Оазису, решила закончить свои затянувшиеся мытарства, прыгнув из окна ховринского «люкса», мне удалось научиться думать о себе в прошедшем времени. А за дни, проведённые в тёмном подвале, куда меня приказала запереть Ирэн, эта способность только закрепилась. Я уже не считала себя живой, не надеялась на спасение, и желание у меня осталось лишь одно – чтобы всё поскорее осталось позади и наступил долгожданный покой. Но сейчас Ховрин, возможно, с помощью угроз, а возможно, напоминанием о человеке, который немало для меня значил, сумел пробить брешь в моей отрешённости. И мне стало страшно. Я наконец-то начала в полной мере осознавать, на что себя обрекла роковым выстрелом из рогатки.

Наверное, в моих глазах отразилось это понимание, потому что Ховрин вдруг убрал руку, чуть отстранился, словно любуясь произведённым эффектом, и широко ухмыльнулся.

– А знаешь, как именно я достану твои глаза? – спросил он тихим, почти ласковым тоном. – Очень аккуратно, чтобы не повредить и отправить Доннелу в целости и сохранности: он же должен узнать глаза своей маленькой сучки, правильно? Так вот, сначала на веки ставится…

Машину слегка тряхнуло. Я оторвала заворожённый взгляд от шевелящихся, как дождевые черви, губ Ховрина и увидела, что море снова появилось в окне, чуть-чуть, снизу. Совсем рядом, как если бы правыми колёсами машина ехала над ним по воздуху. Вот ещё чуть-чуть в сторону, совсем незначительный поворот…