Кнут Фалдбаккен - Страна заката (журнальный вариант)

Однако в этой области тоже намечались кое-какие изменения. Огромная плот­ность движения на дорогах, высокая стоимость эксплуатации и все более жесткие нормы на бензин делали пользование личными машинами все более неудобным и до­рогостоящим, и все больше людей стало вновь ездить на автобусах, включая и тех, кто еще совсем недавно был горячим приверженцем личных автомобилей. Но что самое интересное: эти постепенные, однако достаточно заметные сдвиги в самой структуре транспортных перевозок застали врасплох транспортную администрацию, которая продолжала безмятежно разрабатывать свои далеко идущие планы, направ­ленные на то, чтобы свести к минимуму пользование индивидуальным транспортом, в то время как автобусы в городе и на маршрутах между Свитуотером и городами-спутниками ходили переполненные до отказа и их становилось все меньше и меньше из-за нехватки запасных частей, горючего и смазочных материалов, а также из-за неразумного планирования.

Поэтому в последнее время, когда Аллан ехал на работу или домой, на него нередко смотрели косо, а порой даже осыпали бранью, однако он не придавал этому значения и как бы вообще этого не замечал.

Им с Лизой удалось занять сидячие места. Большинство пассажиров стояло в проходе. Жара в автобусе была невыносимая, несмотря на открытые вентиляционные люки. Лица у пассажиров были красные и отекшие, рубашки и блузки промокли от пота; неприятный запах исходил не только от Аллана и Лизы.

Когда они вышли на конечной остановке, окруженной высокими домами, в пре­исподней из грохота и зноя, по которой метались люди, увязая в расплавленном ас­фальте, Лиэу вдруг так качнуло, что Аллану пришлось подхватить ее, и он испугался, что ей снова стало дурно. Но оказалось, виной всему были туфли, потому что она захотела «быть красивой», когда они поедут в город, и, не обращая внимания на его насмешки, надела туфли на высоком каблуке, в которых: совсем не могла ходить.

Когда они пошли по тротуару, заполненному людьми и заваленному обрывками бумаги, она повисла на его руке, вздрагивая от каждого неожиданного звука, врывав­шегося в какофонию городского шума, от каждого полицейского свистка. Им пред­стояло пройти всего пять кварталов до Дома социальной консультации, но дорога эта показалась им бесконечной.

Десятиэтажный Дом социальной консультации занимал целый квартал. Это ста­рое почтенное здание было весьма величественным и внушительным и в то же время находилось в крайне запущенном состоянии. Когда-то здесь размещалась крупная экспортно-импортная компания, но потом ее национализировали вместе с некоторыми другими, и власти забрали здание себе. В широком подъезде пахло мочой, стены возле входа были расписаны политическими лозунгами инепристойными словами, а в длин­ных коридорах тянуло холодной затхлостью, словно вдруг пахнуло гнилью из больного чрева самой администрации социального обеспечения.

В большой приемной на длинных скамейках, жестких стульях и табуретах сидели люди и ждали. Некоторые нервно ходили взад и вперед, другие апатично смотрели прямо перед собой, словно просидели так целый день, может быть, много дней без всякой надежды на то, что их дело, наконец, рассмотрит соответствующая инстанция. Матери цыкали на своих нетерпеливых детишек. За длинной стойкой, защищенные толстыми стеклянными панелями, в которых отражался яркий неоновый свет, сидели служащие с бесстрастными лицами и заполняли формуляры, говорили по телефону или рылись в стопках различных документов. Они все были одеты в одинаковые коричневые пиджаки с золотыми пуговицами и государственной эмблемой на нагруд­ном кармане. Изредка динамики, висевшие на стене, начинали трещать и неразбор­чиво называли имена людей, которым следовало подойти к тому или иному окошку. Громко шумели кондиционеры. Корзины для бумаг были переполнены до краев. На полу валялись окурки, обрывки бумаги, смятые анкеты иформуляры.

Лиза нашла себе место на самой дальней скамейке возле человека с длинной неопрятной бородой, который лежал и спал, положив под голову пластиковый мешок. Несмотря на жару на нем было толстое пальто, а под пальто — куртка. Лиза стара­лась сидеть как можно тише, боясь потревожить спящего, а Аллан подошел к одному из окошек, чтобы выяснить, куда им следует обратиться.

— Да? — спросила, не поднимая головы, женщина за окошком с надписью «Спра­вочное бюро». У нее были гладкие, черные, коротко подстриженные волосы, разделен­ные прямым пробором иневыразительное лицо с правильными чертами. На пульте справа от нее вспыхивали красные и зеленые огоньки. На круглом экране возникали цифры, прерываемые световыми сигналами, точками и тире.

— Мы насчет больницы...— сказал Аллан нерешительно.- Моя жена беременна. Мне хотелось бы узнать... Нельзя ли ей вступить в больничную кассу...

— Разве вы не состоите в больничной кассе?

Невыразительное лицо вдруг оживилось, и она смерила Аллана взглядом.

— Нет... То есть да. Но...

— Все состоят в больничной кассе,— с удовлетворением констатировала дама из справочного бюро.

— Конечно.

Аллан не сумел сформулировать свой вопрос «технически грамотно», как того требовали здешние правила. Между тем ему просто надо было узнать, как устроить Лизу в родильный дом. Вот и все. Ее каким-то образом надо было зарегистрировать, заказать место...

— Первые роды?..

Дама из справочного бюро говорила, не поднимая головы. — Нет. У нас уже есть один ребенок.

— Комната семьсот девять. Лифт по коридору налево.

— Спасибо...

Лифт со скрежетом и стуком поднял Аллана и Лизу на седьмой этаж. Они изу­чали в зеркальце свои лица, которые в отсветах лампы дневного света казались мерт­венно-зеленоватыми. Впервые за много недель Лиза и Аллан увидели, как они грязно и неряшливо одеты, какими выглядят жалкими и опустившимися. .И тем не менее они вовсе не чувствовали, будто чем-то очень уж отличаются от остальных людей, до­жидавшихся приема. Здание было старое, лифт тоже оказался устаревшей конструк­ции. Там, где по стеклянным панелям ударили ногой или кулаком, образовались тре­щины в виде крупных белых роз. Изжелта-белые стены между этажами были разукра­шены непристойными надписями и столь же непристойными рисунками, второпях сделанными наискось.

Комната 709 находилась в самом конце еще одного длинного коридора. Потолок в ней был ниже, чем в приемной, и здесь оказалось еще жарче, а запах был еще более тяжелым и отвратительным. Комната была большая и ярко освещенная. Здесь тоже сидели и стояли в ожидании приема люди, образуя длинные очереди. Большин­ство составляли женщины, многие из них явно беременные. Дальняя часть комнаты была разделена перегородками на ряд клетушек, где по очереди принимали посетите­лей. Очередь двигалась медленно. Каждый раз проходило немало времени, прежде чем новый номер вспыхивал на световом табло. Выходя после приема, многие выти­рали глаза и казались крайне удрученными. Это отделение (как явствовало из над­писи на стене) занималось вопросами денежной помощи семьям, пособиями на детей и усыновлением. Если у женщины было больше двух детей и она отказывалась отдать своего ребенка приемным родителям или сделать аборт, ее лишали денежной помоши. Рост населения следовало ограничивать, и это была одна из наиболее мягких форм принуждения, введенных в связи с тяжелым экономическим положением.