Кнут Фалдбаккен - Страна заката (журнальный вариант)

Лиза скорее чувствовала, чем видела, насколько разъярен Аллан. В его гневе всегда было что-то необузданное, неистовое, и сейчас на него было просто страшно смотреть: он стоял бледный — это было заметно несмотря на всклокоченные волосы и бороду, закрывавшие лицо,— и рыл ногой землю, так что в разные стороны летел песок.

Но Лизу пугало кое-что еще: немного поодаль стоял Рен-Рен, слегка наклонив­шись вперед, словно готовый к прыжку, напряженный и сосредоточенный, и она чув­ствовала, что их с Алланом объединяет сейчас глубокое интуитивное взаимопонима­ние и непреклонная решимость совершить что-то ужасное — предчувствие того, что должно произойти, преследовало ее словно кошмар с тех пор, как она ушла от Дока. Она не должна допустить, чтобы это случилось, но что она может поделать?

Лиза видела, как они обменялись взглядом. У обоих движения были насторожен­ные и гибкие, точно у зверей. Она заметила, как Аллан кивнул своему безмолвному, все понимающему союзнику; это был легкий, почти незаметный кивок, который в лю­бом другом случае вообще ничего бы не значил и ни к чему бы не обязывал, но в этот момент говорил о заключении чудовищного договора и подтверждал ранее принятое отчаянное решение.

И, не мешкая ни секунды, Рен-Рен тотчас двинулся в путь; он шел большими пружинистыми скользящими шагами — не шел, а почти бежал, - описывая широкую дугу вправо от берега, чтобы обогнать этого слишком решительного неуклюжего чи­новника, чья спина уже еле виднелась за низкими дюнами, и преградить ему путь, как только он дойдет до первых мусорных куч... И словно в ужасном вещем сне Лиза снова и снова видела то, что должно было совершиться, и в памяти вдруг воз­никли добрые, заботливые слова, которые он сказал перед уходом (конечно, лишь по долгу службы, заметив, что она уже на сносях),— нет, невозможно, немыслимо то, что задумали Аллан и Рен-Рен.

Лиза не могла этого допустить, во что бы то ни стало она должна помешать, за­кричать, предупредить... И она уже открыла рот, закричала... Но Аллан как бешеный набросился на нее, зажал ей рот рукой, опрокинул на землю и, шипя в ухо какие-то неразборчивые слова, навалился на нее всем своим тяжелым телом, так что она не могла вздохнуть...

Однако в конце концов он все-таки ослабил свою хватку, и она сумела вырвать­ся из его рук, поднялась на ноги и вдруг почувствовала, что ждать осталось совсем недолго, и мысль о маленьком чиновнике вылетела у нее из головы под влиянием го­раздо более сильного побуждения, которое приказывало ей немедленно возвращаться домой, ложиться в постель и готовиться к решающему моменту, и она побежала до­мой так быстро, как только могла, хотя колени у нее подгибались... И когда она упа­ла, то даже не заметила, что лежит на земле; потом попыталась двинуться дальше на четвереньках...

Она ползла и ползла, упираясь в землю коленями и локтями, во рту у нее был песок, из носа на грязные руки капала кровь (кровь на грязно-белой шкуре козлен­ка!), а из горла время от времени вырывались какие-то гортанные, невнятные звуки.

Аллан попытался поставить ее на ноги, просунув руку ей под мышку, но она вдруг повисла на нем так тяжело и бессильно, что ему пришлось подхватить ее, и, прижав к себе, положив ее руку себе на плечо, двинуться в путь. Так они ковыляли по берегу, а он бормотал ей на ухо:

— Он полицейский шпион, понимаешь, Лиза? Мое имя было у него в списке тех, кого разыскивает полиция! Свитнесс донес на меня, и теперь они думают, что я замешан в этой истории с пожаром! Разве ты не видела, как он торопился уйти, что- о бы поскорее выдать меня фараонам? Если они схватят меня, я погиб, Лиза. Понимаешь? Это враг, Лиза! Если бы мы отпустили его, с нами было бы все кончено! Ты понимаешь, что я говорю?

Она не могла произнести ни слова и едва ли слышала, что он говорил. Все ее внимание было сосредоточено на том, чтобы переставлять ноги и прислушиваться к голосам, звучавшим у нее внутри. Она только что почувствовала первые схватки, первое мимолетное прикосновение наступающих родов, слабый отзвук боли, легкую дрожь, неприятное ощущение в пояснице. Неужели начинается? Да! Она не ошиблась.

Она еще раз поставила правую ногу перед левой. Теперь левую ногу вперед. Опять правую. Началось. Возможно, пройдет еще много часов, целый день и еще це­лая ночь, но все равно уже началось. А она шла, еще находила в себе силы, чтобы идти, опираясь на Аллана. Нужно успеть домой до того, как пойдут воды. Она не хочет, чтобы, когда это произойдет, он был возле нее. Она попросит его позвать Мэри Даямонд. И Дока

Он все еще бормотал какие-то слова ей в ухо, но она не слышала его. Все ее восприятие снова было обращено внутрь, на то, что свершалось сейчас в ее измучен­ном, готовом разорваться от напряжения теле.

Мэри Даямонд позаботилась о том, чтобы им хватило горячей воды. Она послала Боя и Аллана за топливом для костра, хотя шел сильный дождь и надежды на то, что удастся разыскать в темноте что-нибудь сухое, было мало. Когда Мэри не нужно было отдавать им приказания, она сидела в фургоне, положив голову Лизы себе на колени, что-то мелодично напевала и вытирала пот с бледных щек роженицы, а в пе­рерыве между схватками старалась успокоить ее.

В углу сидел Док с часами в руках и следил за частотою схваток. Его карман­ный фонарь бросал яркую, режущую глаза полосу света на пол и матрас, где под пледом лежало бесформенное тело, похожее на тюк, и стонало. Док не возражал против присутствия Мэри Даямонд, хотя чувствовал, что эта крупная темнокожая женщина благодаря своим чисто интуитивным познаниям лишала его той руководящей роли, на которую он в этой критической ситуации мог претендовать. По правде го­воря, его даже несколько успокаивало присутствие Мэри. Иначе вся ответственность за благополучный исход родов тяжким бременем легла бы на его слабеющую память и почти уже утраченное искусство врача.

Аллан и Бой сидели под навесом и приглядывали за костром. Было темно, дождь непрерывно стучал о гофрированную жесть у них над головой. Оба молчали. Аллан сидел неподвижно и угрюмо, взволнованный тем, что происходило в фургоне, хотя и не хотел признаваться себе, что испуган: в конце концов роды — это совершенно естественное явление, роды происходят каждый день, каждую минуту... И тем не менее он вздрагивал всякий раз, когда из фургона доносились стоны Лизы, вздра­гивал прежде, чем успевал взять себя в руки и сказать себе, что все это вполне «естественно», и роды всегда происходят именно так и бывают болезненными, и само по себе это не должно вызывать тревоги. С этой мыслью трудно было свыкнуться, так как он вырос в том обществе и в ту эпоху, которые делали все, чтобы замаски­ровать внешние признаки человеческого страдания и кульминацию страдания, естест­венную кульминацию всей жизни — Смерть.