Кнут Фалдбаккен - Страна заката (журнальный вариант)

Кроме того, не совсем ясной оставалась клиническая картина заболевания, вы­званного этим новым вирусом. Оно протекало по-разному: в одних случаях легко, в других — более тяжело, у одних начиналась кома уже через день или два после того, как появлялись головные боли или что-то вроде легкого насморка, у других заболевание длилось неделями и сопровождалось высокой температурой и ломотой во всех суставах.

В первую неделю эпидемии умерло сто человек. На следующей неделе — восемь­сот. Смертность была невероятно высокой, хотя все в общем уже привыкли к тому, что вирусные заболевания, похожие на грипп, ежегодно уносят тысячи человеческих жизней. Хуже всего, однако, было то, что различные гриппозные вирусы значительно отличались друг от друга, и таким образом прошлогодняя вакцина в этом году могла иметь лишь весьма ограниченное применение, причем она не приносила сколько-нибудь ощутимой пользы людям со слабой сопротивляемостью организма, которые, кстати, и заражались легче всего, особенно дети и старики.

Бой заболел первым. Он кашлял все сильнее и в конце концов настолько осла­бел от сильного жара, что не мог подняться с постели. Потом заболела маленькая Рейн. На пятый день после ее рождения Лиза заметила, что девочка кашляет, она послала за Доком, который немедленно пришел и тщательно осмотрел маленькое дрожащее тельце, уже пылавшее от жара и покрытое испариной.

— Она, наверное, заразилась от Боя,— мрачно сказал Док.

Бой лежал с блестящими глазами и красными пятнами на щеках и непрерывно кашлял.

— У тебя есть молоко для девочки?

Молоко у нее было. На этот раз у нее было молоко. Однако малышка была очень слабенькая и плохо брала грудь.

— Постарайся влить в нее хоть немного молока,— сказал Док озабоченно.— Вы­дави несколько капель на ложку и дай ей. Сделай это во что бы то ни стало. В ма­теринском молоке есть антитела, которые могут спасти ее.

Однако на следующий день жар усилился, маленькая грудка тяжело вздымалась, стараясь вобрать побольше воздуха, девочка не открывала глаз и перестала есть.

— Надо попробовать пенициллин,— сказал Док Аллану.— Поговори с Феликсом. Может быть, он сумеет достать.

Феликс сумел. В обмен на два куска душистого мыла — часть содержимого ко­робки с очень изящными (и потому бесценными сейчас) предметами туалета, которую нашел Аллан,— он принес на другое утро в фургон четыре ампулы с пенициллином, шприц и пачку детской молочной смеси. Он аккуратно разложил все эти предметы на столе перед Доком и Алланом и снова защелкнул черную папку для документов из блестящей искусственной кожи со сверкающими металлическими застежками (ма­шину злосчастного чиновника из ведомства социального обеспечения он отогнал в город и оставил в каком-то гараже после того, как снял с нее все хоть сколько-нибудь ценное).

— Нелегко это было раздобыть,— доверительно сказал им Феликс.— Всем теперь нужен пенициллин. Много больных.

Док наполнил шприц и воткнул его в маленькую сморщенную попку девочки. Малышка только жалобно всхлипнула. Потом им удалось впихнуть ей в ротик не­сколько капель молочной смеси.

— Теперь нам остается только надеяться,— удрученно пробормотал Док.

Но пенициллин не помогал. На четвертый день болезни у маленькой Рейн на­чалась кома. Лиза, совершенно измученная бессонными ночами и страхом, отчаянно пыталась влить в нее хоть немного молока, которое сцеживала из своих грудей, раз­рывавшихся от невыносимой боли. Но если ей и удавалось приоткрыть маленький ротик дочери, молока в него все равно попадало чрезвычайно мало.

— Теперь мы можем только ждать,— вздохнул Док.— Она уже получила то ко­личество пенициллина, какое может выдержать ее организм.

Воздух в фургоне был спертый. Повсюду висели и сушились всякие тряпки и одежда. По-прежнему шел дождь. Последнюю дозу пенициллина Док вспрыснул Бою, который пылал от жара и надсадно кашлял; ему не становилось ни лучше, ни хуже.

Аллан только что вернулся с Эббот-Хилл, где он пытался раздобыть какую-нибудь микстуру от кашля, аспирин или еще что-нибудь такое, что могло бы помочь Бою или хотя бы облегчить его страдания, однако лекарств никто не предлагал. Правда, каждый мог получить причитающуюся ему норму обычных медикаментов в много­численных передвижных амбулаториях, но там требовали справку о том, что данному лицу была сделана прививка от гриппа. А прививки делали только по предъявлении справки с места жительства, которая фактически заменяла удостоверение личности. В аптеках лекарства выдавались лишь по рецептам, и, кроме того, за них надо было платить деньги.

Увидев грустные глаза Дока и бледное апатичное лицо Лизы, Аллан сразу по­нял, что на улучшение рассчитывать не приходится. Лежа в своей колыбельке, ма­лышка тяжело и неровно дышала, издавая тоненькие свистящие звуки, когда воздух проходил через ее изящно очерченные ноздри. Ее маленькое личико стало красным и воспаленным от сильного жара, глаза были плотно закрыты, руки сжаты в кулачки. Слабая, но уже неискоренимая воля к жизни неистово боролась с превосходящими содами болезни, и с каждым вздохом из груди младенца вырывался едва слышный жалобный стон.

— Я ничего не смог достать,— угрюмо сказал Аллан.

— А ей сейчас ничего и не может помочь,— ответил Док.— На этой стадии бо­лезни — не может. Сейчас нам нужно только ждать.

Послышались шаги. Рен-Рен открыл дверь и заглянул в фургон. В руке он держал пучок каких-то листьев. Он сделал знак, что хочет заварить чай, как это часто бывало раньше. Аллан безразлично кивнул головой; в их прежней жизни такие не­счастья, как болезнь детей, вероятнее всего заставили бы их полностью отгородиться от внешнего мира, словно страх и отчаяние сами по себе требуют так много сил, такой большой сосредоточенности, что общение с другими людьми делается просто немыслимым. Теперь все было иначе. Болезнь детей стала событием, которое затраги­вало их всех, никто не оставался безучастным, никто не оставался равнодушным, это было общее горе, которое объединяло их, и теперь оно перестало быть исключитель­ной привилегией родителей. А кроме того, жизнь должна была идти своим чередом: нужно было работать, добывать пищу, бороться за существование, сейчас так же, как и всегда, и ничто не могло изменить ее сурового ритма.

Лиза полулежала, опираясь на кучу постельного белья. После родов ей еще трудно было двигаться. Сюда часто заходила Мэри Даямонд и помогала Лизе ухаживать за ма­лышкой. Ее темнокожее лицо буквально сияло, когда она брала девочку на руки. А в последние дни она стала помогать Лизе и по хозяйству, стирала одежду, готовила для всех еду. Как и на всех остальных, болезнь детей наложила на нее отпечаток беспо­койства и тревоги за ее исход, однако всякий раз, когда Мэри Даямонд проходила мимо корзины, в которой, тяжело дыша, лежал младенец, она не могла удержаться, чтобы не воскликнуть: