Роберт Хайнлайн - Достаточно времени для любви, или Жизнь Лазаруса Лонга [litres]

– Дора, а ты действительно ощущаешь чужие эмоции?

– Смотри, куда уперлась его голова, дорогой. Ощущаю – когда они такие сильные. Просто я не была уверена, что ты с ними справишься. И решила: уж пусть лучше они насилуют меня, если это даст тебе шанс спасти нас.

– Дора, – грустно произнес Смит, – я допустил бы, чтобы тебя изнасиловали, только в том случае, если бы это был единственный способ спасти твою жизнь. Сегодня это не понадобилось. Слава богу! Но Монтгомери заставил меня понервничать еще на входе. Три пистолета на поясе, а мой под килтом – могли возникнуть проблемы. Если бы он намеревался убить меня, незачем было тянуть. Надежная моя, три четверти успеха в любой схватке заключается в том, чтобы не колебаться, когда придет время. Поэтому я так горд тобой.

– Но ты же все сделал сам, Лазарус. Дал мне сигнал, остался стоять, когда он велел тебе садиться, а потом отошел к другому концу стола, отвлекая внимание на себя – и уходя с моей линии огня. Спасибо тебе. Мне оставалось только выстрелить, когда он достал пистолет.

– Конечно, я ушел с твоей линии огня, дорогая. В моей жизни это уже не первый случай. Но лишь твой точный выстрел избавил меня от необходимости возиться с папашей и дал возможность всадить нож в Дэна. А Леди занялась Дарби. Вы, девушки, не дали мне разорваться натрое. Это я всегда считал трудным делом.

– Ты же учил нас обеих.

– Мм, да. Но это не умаляет твоей заслуги. Когда он выдал себя, ты выстрелила, не потеряв даже доли секунды. Словно ты собаку съела на пистолетной стрельбе. Обойди-ка фургон и подержи мулов – я открою дверцу сзади.

– Да, дорогой.

Не успела она подойти к передней паре мулов и ласково заговорить с ними, как Смит окликнул ее:

– Дора! Иди скорей сюда!

Она вернулась.

– Погляди-ка. – Смит вытащил из фургона плоский кусок песчаника и опустил на землю рядом с трупами. На камне было написано:

БАК

РОДИЛСЯ НА ЗЕМЛЕ в 3031 от Р. Х.

УМЕР НА ЭТОМ САМОМ МЕСТЕ,

НЕ ДОЖИВ ДО 37 ЛЕТ.

ОН ВСЕ ДЕЛАЛ ХОРОШО.

– Что это, Лазарус? В голове не укладывается. Понятно, что они хотели изнасиловать меня: наверное, много недель не видели женщин. Понятно даже, зачем они хотели убить тебя: они готовы были на все, чтобы добраться до меня. Но зачем им понадобилось красть камень?

– Не ломай голову, дорогая… Люди, не уважающие чужой собственности, способны на все… и могут украсть все, что не прибито гвоздями. Даже если им это и не нужно. – Смит помолчал и добавил: – Если бы я знал об этом раньше, то не дал бы им шанса. Таких людей следует уничтожать немедленно. Проблема только в том, как быстро распознать их.

Минерва, Дора была единственной женщиной, которую я любил до самозабвения. Я знаю, что не сумею объяснить почему. Я не любил ее так, когда женился на ней; тогда у Доры еще не было времени показать мне, какой может быть истинная любовь. О, конечно, я полюбил ее сразу, но то была любовь дряхлеющего отца к любимому ребенку или нечто подобное чувству, которое можно испытывать к любимому домашнему животному.

Я женился на ней не из-за безумной любви, а просто потому, что восхитительное дитя, которое подарило мне столько радостных часов, страстно хотело иметь… моего ребенка. И это был единственный способ подарить ей то, что она хотела, и потешить свое самолюбие. Поэтому я почти хладнокровно рассчитал цену и решил, что я вполне могу дать ей то, чего она хочет: ведь она была эфемером. Пятьдесят, шестьдесят, семьдесят, от силы восемьдесят лет – и она умрет. Можно пожертвовать такой малостью, чтобы сделать прискорбно короткую жизнь моей приемной дочери счастливой, – так я думал тогда. Это немного, и я могу себе это позволить. А значит – быть посему.

Остальное попросту следовало из того, что я не признаю полумер, – продвигаясь к цели, следует идти на все. Я рассказал тебе о некоторых из возможностей; вероятно, я не упомянул, что подумывал на время жизни Доры остаться капитаном «Энди Джи», а Заккур Бриггс мог бы заняться земными делами или выкупить свою долю, если это его не устроило бы. Но если для меня восемьдесят лет в космическом корабле – пустяк, то для Доры это целая жизнь, и она могла бы не согласиться. К тому же корабль отнюдь не идеальное место для воспитания детей. А что с ними делать потом, когда вырастут? Высаживать на первых попавшихся планетах, когда они не знают ничего, кроме корабельного распорядка? Это не дело.

И я решил, что мужу эфемерки следует самому стать эфемером – насколько это возможно. И следствия такого решения привели нас в Счастливую долину.

Счастливая долина – самая счастливая во всех моих жизнях. И чем больше я жил с Дорой, тем больше любил ее. Своей любовью она учила меня любить, и я учился – правда медленно, ибо не был прилежным учеником. Я увяз в своих привычках и не имел ее природного дара. Но я учился. И понял, что наивысшее благо состоит в том, чтобы подарить другому человеку покой, тепло и счастье, и тебе повезло, если у тебя есть такая возможность.

И наивысшая печаль – она была там же. Чем глубже познавал я любовь, проживая день за днем вместе с Дорой, и чем счастливее становился, тем больше ныло сердце при мысли о том, что недолгое блаженство скоро закончится. А когда ему действительно настал конец, я прожил холостяком почти целый век. А потом женился, потому что Дора научила меня примиряться со смертью. Она тоже знала, что короткая ее жизнь неминуемо закончится смертью… знала, как и я. Но учила меня жить сегодняшним днем, не оставлять ничего на завтра… и я учился, пока не преодолел скорбь приговоренного к жизни.

Мы удивительно хорошо жили с ней! Работали до упаду, поскольку дел всегда хватало, и наслаждались каждой минутой. Но никогда не искали в жизни только удовольствий. Иногда, пробегая через кухню, я хлопал Дору пониже спины и гладил ее грудь, а она быстро улыбалась в ответ; иногда мы целый час бездельничали на крыше, глядя, как заходит солнце, как встают луны, зажигаются звезды, и не пренебрегая при этом «эросом», – и жизнь наша становилась прекраснее.

Наверное, ты думаешь, что в течение многих лет секс был единственным нашим активным развлечением. Да, это занятие всегда было у нас на первом месте, потому что Дора в семьдесят лет оставалась такой же пылкой, как и в семнадцать. Обычно я здорово уставал, чтобы сесть за шахматы, хотя и сделал набор фигурок и доску. Других игр мы не имели, да и некогда было играть; всегда были очень заняты. Мы развлекались иначе: часто один из нас читал вслух, а другой вязал, или готовил, или занимался другим делом. Или пели хором, кидая в такт зерно или навоз.

Мы работали вместе, когда это было возможно; разделение труда обусловливалось лишь естественной необходимостью. Я не могу выносить младенца или выкормить его грудью, но нянька из меня великолепная. Кое-чего Дора просто не могла делать, потому что сил не хватало, особенно на последних месяцах беременности. Она готовила лучше меня (я совершенствовался несколько столетий, но так и не достиг такого мастерства). И при этом ухаживала за младенцем и приглядывала за младшими, теми, кто был еще слишком мал, чтобы помогать мне в поле. Но я тоже готовил, обычно это был завтрак, пока она возилась с детьми, а она помогала мне работать на ферме и в особенности в саду. Дора ничего не знала о фермерском деле, но она училась.