Курт Воннегут - Времетрясение [litres]

Когда армии Биафры требовалось пополнение, большие семьи игбо собирались на большой семейный совет и решали, кто пойдет на войну. В мирное время на семейных советах решалось, кто поедет учиться в высшее учебное заведение – часто это был Калифорнийский технологический институт, или Оксфорд, или Гарвард, то есть явно не ближний свет. Вся семья скидывалась, чтобы оплатить будущему студенту дорогу, обучение и покупку одежды, подходящей для климата и общественных норм, принятых в той стране, куда едет ребенок.

Я познакомился с писателем-игбо по имени Чинуа Ачебе. Он живет в Аннандейле-на-Гудзоне, штат Нью-Йорк, и преподает в Университете Барда. Я спросил его, что происходит с игбо теперь, когда в Нигерии правит кровожадная хунта, которая регулярно отправляет на виселицу недовольных – за то, что у тех слишком много свободы воли.

Чинуа ответил, что игбо не лезут в правительство, поскольку им это без надобности. Они выживают за счет малого бизнеса. Эта скромная деятельность вряд ли даст повод игбо для каких-то конфликтов с правительством или друзьями правительства, в число которых входят и представители нефтяной компании «Shell».

Большие семьи игбо наверняка провели не один семейный совет, обсуждая, что надо делать, чтобы выжить.

И они по-прежнему отправляют своих детей учиться в самые лучшие университеты за тридевять земель.

Когда я восхваляю идею семьи и семейных ценностей, я не имею в виду мужчину и женщину и их детей, которые только-только приехали в город, и перепуганы до полусмерти, и не знают, что делать: то ли усраться от страха, то ли очертя голову броситься в самую гущу экономического, технологического, экологического и политического хаоса. Я говорю о том, чего так отчаянно не хватает многим американцам: о том, что когда-то было у меня – в Индианаполисе, до Второй мировой войны, – что было у персонажей «Нашего городка» Торнтона Уайлдера и что есть у игбо.

В сорок пятой главе я предложил две поправки к Конституции. Вот еще две. Надеюсь, никто не подумает, что я слишком многого хочу от жизни. Вряд ли больше, чем нам дает Билль о правах:

Тридцатая поправка: Каждый человек по достижении возраста половой зрелости должен быть публично объявлен взрослым на торжественной церемонии, в ходе которой он или она принимает на себя определенные обязанности перед обществом и получает гарантию, что его человеческое достоинство не будет унижено ни при каких обстоятельствах.

Тридцать первая поправка: Следует делать все возможное, чтобы каждый человек чувствовал, что когда его или ее не станет, по нему или по ней будут сильно скучать.

Разумеется, эти важнейшие элементы для питания духа человек получает в достаточной мере только в большой дружной семье.

Монстр в романе «Франкенштейн, или Современный Прометей» становится злым, потому что понимает, как это больно и унизительно – жить вот таким вот уродом, которого никто не любит. Он убивает Франкенштейна, который, напомню, не монстр, а ученый, создавший монстра. Кстати, спешу заметить, что мой старший брат Берни никогда не был ученым «франкенштейнского» типа: он никогда не работал и не стал бы работать над созданием приспособлений преднамеренно-деструктивного предназначения. Он также не был Пандорой и не выпускал в мир новые яды, новые болезни и тому подобное. В древнегреческой мифологии Пандора была первой женщиной. Ее создали боги, которые гневались на Прометея за то, что он слепил человека из глины, а потом выкрал у них огонь. Они создали женщину в отместку. Они дали Пандоре ларец, или ящик, как его принято называть. Прометей очень просил Пандору не открывать этот ящик. Но она не послушалась и открыла. Наружу вырвались пороки и несчастья и расползлись по земле, отравляя жизнь людям.

Последней из ящика Пандоры выпорхнула надежда. И улетела.

Эту печальную историю придумал не я. И не Килгор Траут. Ее придумали древние греки.

Собственно, я это к чему: монстр, которого оживил Франкенштейн, был озлобленным и несчастным, тогда как люди, «оживленные» Килгором Траутом в окрестностях академии, в основном были бодры, веселы и проникнуты духом заботы о ближнем, хотя большинство из них уж никак не прошли бы в финал конкурса красоты.

Я не случайно сказал: большинство из них не прошли бы в финал конкурса красоты. Потому что среди них была как минимум одна ослепительная красавица. Она работал в канцелярии академии. Ее звали Клара Зайн. Моника Пеппер уверена, что это именно Клара курила сигару, из-за которой сработал датчик пожарной сигнализации в галерее. Но когда Моника попыталась выяснить это у Клары, та заявила, что она никогда в жизни не курила сигары, что она их вообще не выносит – и после этого испарилась.

Я не знаю, куда она делась и что с ней стало потом.

Клара Зайн и Моника ухаживали за ранеными в бывшем Музее американских индейцев, превращенном Траутом в полевой госпиталь, вот тогда-то Моника и спросила у Клары про сигару, а Клара вдруг напряглась и отбыла в неизвестном направлении.

Траут, вооруженный теперь уже своей базукой, в сопровождении Дадли Принса и еще двух охранников из академии, выгнал на улицу всех бомжей, которые еще оставались в приюте: нужно было освободить койки для людей со сломанными конечностями, проломленными черепами и другими серьезными травмами – для тех, кто нуждался в тепле и заботе уж всяко больше бомжей.

Это была сортировка пострадавших по принципу установления очередности оказания первой помощи. Траут видел, как это делалось на поле боя во время Второй мировой войны. «Я сожалею только об одном: что у меня лишь одна жизнь, которую я могу отдать за свою страну», – сказал американский патриот Натан Хейл. «Бомжи идут в жопу», – сказал американский патриот Килгор Траут.

Однако именно Джерри Риверз, шофер пафосного пепперовского лимузина, доехал на своем «железном красавце» до студии «Columbia Broadcasting System» на 52-й улице – старательно объезжая по пути разбитые автомобили и их многочисленных жертв. Он добрался до студии и разбудил тамошних сотрудников фразой: «Вы были больны, но теперь вы здоровы, и еще столько всего надо сделать!». Потом Риверз заставил их передать эту самую фразу по всей стране: и по радио, и по телевидению.

Но для того чтобы они согласились на это, Риверзу пришлось им солгать. Он сказал, что некие неизвестные лица произвели крупномасштабную химическую атаку, и теперь все приходят в себя после отравления нервно-паралитическим газом. Поэтому самый первый вариант «Кредо Килгора», который услышали миллионы американцев, а потом – миллиарды людей во всем мире, звучал так: «В эфире служба новостей Си-би-эс. Экстренный выпуск! Только что стало известно, что некие неизвестные лица произвели крупномасштабную газовую атаку нервно-паралитическим газом. Вы были больны, но теперь вы здоровы, и еще столько всего надо сделать! Убедитесь, что дети и люди преклонного возраста находятся в безопасности».