Курт Воннегут - Времетрясение [litres]

«Я предаю вас заботам Всевышнего и надеюсь, что вы помянете меня в своих молитвах… Прощайте, друзья и соседи».

Актер, игравший Кавану, армейского офицера, сказал: «Пора отправляться, господин президент. Садитесь в вагон». Линкольн заходит в вагон, а толпа на перроне поет «Тело Джона Брауна». Актер, игравший кондуктора, помахал фонарем.

Именно в этот момент Траут и должен был привести в действие свисток – и он замечательно справился. Когда опустился занавес, за сценой кто-то всхлипнул. Этого не было в пьесе. Это был экспромт. Это было красиво. Это был Килгор Траут.

Поначалу все наши беседы на пикнике после спектакля были какими-то сбивчивыми и неловкими, мы говорили таким извиняющимся тоном, словно английский был для нас неродным языком. Мы как будто оплакивали Линкольна – и не только Линкольна, но и смерть американской риторики.

Еще одним двойником на пикнике в «Занаду» была Розмари Смит, костюмер «Маски и парика» и мать Фрэнка Смита, ведущего актера труппы. Она была вылитой Идой Янг, внучкой бывших рабов, которая работала у нас в Индианаполисе, когда я был маленьким. Ида Янг с дядей Алексом сделали для моего воспитания не меньше, чем папа с мамой.

У дяди Алекса не было двойника. Ему не нравились мои сочинения. Я посвятил ему «Сирен Титана», а дядя Алекс сказал: «Ну, молодежи, наверное, понравится». Не было двойника и у тети Эллы Воннегут Стюарт, папиной двоюродной сестры. Они с мужем, Керфутом Стюартом, владели книжным магазином в Луисвилле, штат Кентукки. Они не продавали мои книги, потому что считали, что у меня не язык, а сплошное непотребство. Так оно и было, когда я только-только начинал.

Но у многих усопших, которых я бы не стал возвращать к жизни, даже если бы мог, в тот вечер на пляже был свой двойник: у девятерых моих учителей из Шортриджской средней школы, у Феба Харти, который, когда я учился в выпускном классе, нанял меня написать текст рекламы подростковой одежды для универмага «Блокс», у моей первой жены Джейн, у моей матери и у моего дяди Джона Рауха, мужа еще одной папиной двоюродной сестры. Дядя Джон рассказал мне историю нашей семьи в Америке, которую я потом напечатал в сборнике «Вербное воскресенье».

Я сам лично слышал, как двойник Джейн, элегантная молодая женщина, преподаватель биохимии в Университете Род-Айленда в Кингстоне, сказала: «Я уже жду не дождусь, что будет дальше!» Она сказала так о спектакле, и потом – о закате солнца.

В тот вечер на пикнике в 2001 году двойники были только у мертвых. Артур Гарви Ульм, поэт и секретарь «Занаду», сотрудник Американской академии искусств и литературы, был небольшого росточка, с огромным носом – в точности, как мой фронтовой друг Бернард В. О’Хара.

Моя жена Джил была, слава Богу, среди живых и присутствовала на пикнике во плоти, как и Нокс Бергер, мой одногруппник из Корнеллского университета. После второй неудачной попытки западной цивилизации покончить с собой Нокс стал редактором литературного отдела в журнале «Collier’s», где каждую неделю печатали по пять рассказов. Именно Нокс подыскал мне хорошего литературного агента, полковника Кеннета Литтауэра, первого пилота, предпринявшего воздушный налет на окопы в Первую мировую войну.

Кстати, в «Моих десяти годах на автопилоте» Траут предлагает начать нумеровать времетрясения, как мы нумеруем мировые войны и Суперкубки в американском футболе.

Полковник Литтауэр продал больше дюжины моих рассказов, причем несколько – тому же Ноксу, тем самым дав мне возможность уйти из «General Electric», переехать с Джейн и детьми – тогда их было двое – на Кейп-Код и вплотную заняться писательством уже в качестве свободного художника. Когда телевидение разорило журналы, Нокс стал редактором в книжном издательстве. Он издал три моих книги: «Сирены Титана», «Канарейка в борделе» и «Матерь Тьма».

Нокс вывел меня на старт и, пока мог, оказывал всяческое содействие, чтобы я не сошел с дистанции. А потом мне на помощь пришел Сеймор Лоуренс.

На пикнике также присутствовали во плоти пять человек, вдвое младше меня, которые поддерживали меня в годы моего заката и не давали мне сойти с дистанции, потому что питали искренний интерес к моей работе. Они приехали не ко мне. Они хотели в конце концов познакомиться с Килгором Траутом. Вот эти пятеро: Роберт Уэйд, который сейчас, летом 1996 года, снимает фильм по моей «Матери Тьме» в Монреале, Марк Лидз, написавший и опубликовавший остроумную энциклопедию моей жизни и творчества, Эйза Пьератт и Джером Клинкович, которые составили самую полную мою библиографию и написали немало очерков обо мне, любимом, и Джо Петро Третий, с номером, как у мировой войны, который научил меня шелкографии.

Там был и мой самый близкий деловой партнер, Дон Фарбер, юрист и литагент – со своей женой Энн. И мой лучший друг Сидни Оффит. И критик Джон Леонард, и академики Питер Рид и Лори Радстроу, и фотограф Клифф Маккарти, и много других незнакомых хороших людей, всех и не перечислишь.

Там были профессиональные актеры Кевин Маккарти и Ник Нолт.

Моих детей и внуков там не было. И это нормально. Никто и не ждал, что они приедут. Это был не мой день рождения, и в тот день чествовали не меня. Героями дня были Фрэнк Смит и Килгор Траут. У моих детей и у детей моих детей были другие дела. Как говорится, у каждого своя рыба к обеду. Или, наверное, лучше сказать: своя кукуруза в початках, сваренная на пару вместе с водорослями, омарами и моллюсками.

Да как угодно!

Поймите правильно! Вспомните дедушку Карла Баруса и поймите все правильно!

Эта книга – не готический роман. Мой ныне покойный друг Борден Дил, превосходный писатель-южанин – причем такой убежденный южанин, что он просил своих издателей не посылать его книги для рецензий севернее линии Мэйсона – Диксона [19] Линия Мэйсона – Диксона – южная граница Пенсильвании, проведенная в 1763–1767 годах английскими геодезистами и астрономами Чарльзом Мэйсоном и Джеремаей Диксоном. Разрешила более чем вековой пограничный спор между семьями крупных землевладельцев Пенсильвании и Мэриленда. В 1779 году граница была продлена и разделила Вирджинию и Пенсильванию. До начала Гражданской войны эта линия символизировала границу между свободными и рабовладельческими штатами. – Примеч. пер. , – писал еще и готические романы под женским псевдонимом. Однажды я попросил его дать определение готического романа. Он сказал: «Юная барышня заходит в старый дом и пугается до усрачки».

Мы тогда были в Австрии, в Вене, на конгрессе Международного ПЕН-клуба, организации, основанной после Первой мировой войны и объединяющей профессиональных писателей, редакторов и переводчиков. Дил рассказал мне про жанр готического романа, а еще – про немецкого романиста конца прошлого века Леопольда фон Захер-Мазоха, находившего столько очарования в унижении и боли и не скрывавшего своих извращенных пристрастий. Кстати, слово «мазохизм» напрямую связано с его именем.