Курт Воннегут - Времетрясение [litres]

Борден писал не только серьезные романы и готику. Он сочинял музыку в стиле кантри. Он привез в Вену гитару и сказал мне, что работает над песней «Я никогда не вальсировал в Вене». Мне его не хватает. Я хочу, чтобы на пикнике в «Занаду» был и его двойник тоже. И еще – чтобы в маленькой лодке у самого берега сидели два незадачливых рыбака, похожих на святых Стэнли Лорела и Оливера Гарди.

Да будет так.

Мы с Борденом размышляли о писателях типа Мазоха или маркиза де Сада, которые – будь то намеренно или случайно – стали «виновниками» появления новых слов. «Садизм», разумеется, есть удовольствие от причинения боли другим. «Садомазохизм» – это когда человек возбуждается от того, что ему причиняют боль, пока он сам делает больно другим. Или когда человек занимается самоистязаниями.

Борден сказал, что эти два слова настолько прочно вошли в современный лексикон, что в беседах о жизни без них уже не обойтись. Как не обойтись без слов «пиво» или «вода».

Мы вспомнили лишь одного современного американского писателя, который обогатил наш язык новым словом – и уж точно не потому, что он был знаменитым извращенцем. Я имею в виду Джозефа Хеллера. Название его первого романа «Уловка-22» уже вошло в словари. Вот, к примеру, как его определяет «Большой словарь Вебстера»: «проблемная ситуация, которая в принципе неразрешима, потому что ее единственное решение невозможно в силу обстоятельств, заключенных в самой проблеме».

Обязательно почитайте эту книгу!

Я рассказал Бордену, что Хеллер ответил в одном интервью, когда его спросили, боится ли он смерти. Хеллер сказал, что ему никогда не удаляли зубной нерв. Но многие его знакомые прошли через эту малоприятную процедуру. Судя по их рассказам, продолжал Хеллер, это не так уж и страшно, и если когда-нибудь ему тоже понадобится удалить зубной нерв, он это выдержит.

Вот то же самое и со смертью, добавил он.

Это напомнило мне одну сцену из пьесы Джорджа Бернарда Шоу, из его рукотворного времетрясения под названием «Назад к Мафусаилу». Продолжительность спектакля – десять часов! В последний раз пьесу ставили целиком в 1922-м, в год моего рождения.

Вот эта сцена: Адам и Ева, которые уже очень долго живут на свете, стоят у ворот своей процветающей, безмятежной, красивой фермы. Они ждут Бога, владельца арендуемой ими земли, который должен приехать к ним с ежегодным визитом. Во время всех предыдущих визитов, счет которым уже идет на сотни, они всегда говорили ему, что у них все прекрасно, и они очень ему благодарны.

Однако на этот раз Адам и Ева набрались смелости и стоят перепуганные, но гордые. У них есть что сказать Господу Богу, и это будет уже что-то новенькое. И вот появляется Бог: добродушный, веселый, крепкий и бодрый старик, в точности, как мой дед, пивовар Альберт Либер. Он интересуется, все ли у них хорошо, и уверен, что знает ответ, поскольку сам же и сотворил этот мир совершенным настолько, насколько это вообще возможно.

Адам и Ева, которые сейчас любят друг друга, как никогда в жизни, отвечают Ему, что у них все хорошо, и жизнь прекрасна и удивительна, но она была бы еще прекраснее, если бы они знали, что она когда-нибудь закончится.

Чикаго лучше Нью-Йорка, потому что в Чикаго есть тихие узкие улочки. И мусор там не громоздится горами на улицах. И автомобили доставки товаров не перегораживают главные улицы города.

В 1966 году, когда мы все вели курсы писательского мастерства в Университете Айовы, ныне покойный американский писатель Нельсон Олгрен сказал ныне покойному чилийскому писателю Хосе Доносо: «Это, наверное, здорово – родиться в такой узкой и длинной стране».

Думаете, древние римляне были умными? А вы посмотрите, какие у них идиотские цифры! По одной из теорий, Римская империя пришла в упадок, потому что тамошние водопроводы были из свинца. От отравления свинцом люди становятся глупыми и ленивыми.

А какие оправдания у вас?

Однажды я получил письмо от одной глупой женщины. Она знала, что я тоже глупый, иными словами – северянин и демократ. Она была беременна и спрашивала у меня, не совершила ли она ошибку, решив завести ребенка. Все-таки наш отвратительный мир – не совсем подходящее место для невинного маленького человечка.

Я ответил, что для меня жизнь почти наполняется смыслом и обретает какую-то ценность только из-за святых, с которыми мне доводилось встречаться. Святыми я называю понимающих, бескорыстных, неизменно порядочных людей. Они встречаются нам в самых что ни на есть неожиданных местах. Может быть, ты, мой любезный читатель, когда-нибудь станешь тем самым святым, который встретится ребенку той женщины.

Я верю в первородный грех. Но я верю и в первородную добродетель. Оглянитесь вокруг!

Ксантиппа, жена Сократа, считала мужа придурком. Тетя Рей, жена дяди Алекса, тоже считала мужа придурком. Мать считала отца придурком. Моя жена считает меня придурком.

«Я вновь завороженный и сумасбродный, я снова ребенок – растерян и хнычу. Очарованный, смущенный, встревоженный я».

На пикнике, там, на пляже, где Лорел и Гарди сидели в маленькой лодке всего лишь в пятидесяти ярдах от берега, Килгор Траут сказал, что молодежь любит фильмы, где много стрельбы, потому что в них очень наглядно показано, что умирать – это совсем не больно и что людей с ружьями можно рассматривать как «внештатных анестезиологов».

Он был так счастлив! Он был в центре внимания! Такой весь нарядный: в смокинге и белой рубашке, с красным поясом-кушаком и галстуком-бабочкой, когда-то принадлежавшими Золтану Пепперу. Завязать галстук ему помог я, как когда-то мой старший брат помогал мне завязывать галстук-бабочку, пока я сам этому не научился.

Что бы Траут ни говорил там, на пляже, все смеялись и хлопали. Он не мог в это поверить! Он рассказывал, что египетские пирамиды и Стоунхендж строились в те времена, когда сила тяжести была совсем слабой, когда большими камнями можно было кидаться, как диванными подушками, и людям это понравилось. Они попросили, чтобы он рассказал что-нибудь еще. Он процитировал им фразу из «Поцелуй меня снова»: «Красивая женщина патологически не способна к внутреннему соответствию своей красоте. Дзинь-дзинь?» Люди были в восторге. Они говорили, что он остроумный, как Оскар Уайльд!

Вы должны понимать, что до этого пикника самой большой аудиторией Траута был личный состав артиллерийской батареи, где он служил артиллерийским разведчиком в Европе во время Второй мировой войны.

«Дзинь-дзинь! Как же здорово, правда?» – обращался он ко всем нам.

Я крикнул ему из толпы: «Вы были больны, мистер Траут, но теперь вы здоровы, и еще столько всего надо сделать!»

Там была и Джанет Косби, мой агент по лекционной деятельности.