Ольга Фикс - Улыбка химеры

Дуся объяснила, что в Столице на улицах и так слишком много народу. И своих, и приезжающих по делу. Поэтому получить разрешение на проведение в Столице экскурсии практически невозможно.

Несовершеннолетние могут попасть в Столицу двумя путями – либо там родившись, либо отличившись впоследствии чем-нибудь совсем уж особенным.

Выходит, ей, Ане, удалось-таки отличиться?

Когда-то мама рассказывала Ане, что в Столице, в Главной художественной галерее есть зал, где висят папины картины. Отобранные еще в студенческие годы, когда он учился в Академии искусств и считался перспективным художником, а по ночам разгружал вагоны, чтобы ни одного драгоценного часа из светового дня не тратить на общественные работы.

– Сережа, постой! – Дуся догнала их с Леркой в коридоре. – Я не хотела при всех, но…

– Лер, иди вперед, я сейчас. – Сергей приостановился, пропуская вперед шумную толпу одноклассников.

Лерка немедленно нырнула в самую гущу, хлопнула кого-то по плечу, вклинилась в чей-то разговор, засмеялась неслышной отсюда шутке, кому-то слева улыбнулась, кому-то справа замахала рукой. В коротеньком ярком платье, туго обтягивающем круглый живот, она казалась воздушным шариком, выпущенным из рук, беспечно выплясывающим в потоках теплого воздуха. На миг Сергею сделалось страшно: вдруг кто-нибудь неосторожно толкнет, заденет… Смешно. Ходит же она как-то по целым дням без него.

Если положить Лерке руку на живот, почти сразу наткнешься на локоть или коленку. Кажется, что малыш близко, под самой кожей, и так легко ему навредить. Но Лерка говорит, что бояться нечего, ребенка защищает спасительный слой околоплодных вод. Черт, умная она стала после этих курсов подготовки к родам, как прям после университета!

– Когда ты сделаешь рентген? – спросила Сергея Дуся.

– Не знаю. Завтра. На той неделе. Когда время будет.

– Ты же понимаешь, что нельзя все время откладывать?

– Почему? Думаете, медбратья придут и силком потащат?

– Не исключено. – Дуся улыбнулась, но глаза ее, цвета застиранных джинсов, смотрели встревоженно и серьезно.

– Ну тогда они мне не братья!

– Сереж, мне кажется, ты не осознаешь. Каждый лишний день – дополнительная отметка в твоей карточке. Когда их наберется чересчур много, соберется комиссия. Могут поставить вопрос о степени твоей гражданской ответственности, способности быть отцом своему ребенку.

– Ну они ж не могут мне запретить спать с Леркой? А ее-то не лишат из-за меня родительских прав? А уж я при ней как-нибудь устроюсь.

– Ты чего-то боишься?

Дуся с беспокойством оглядела его широкие плечи, ровную спину. Сергей чуть откинулся, словно кудри и впрямь были золотыми и оттягивали голову назад своей тяжестью. Поиграл бицепсами, рисуясь. В голубых глазах светилась усмешка.

– Что вы, Евдокия Геннадьевна, чего мне бояться? Я все понимаю, общество заботится о нашем здоровье. Просто я считаю, что мое здоровье – мое личное дело. Никого, кроме меня, не касается. И заставлять меня насильно проходить какие-либо медицинские обследования – насилие над личностью. Вы что, со мной не согласны?

– Сережа, но ведь ты живешь среди людей! Это разумные меры контроля. Нельзя рисковать здоровьем других ради собственной прихоти. А вдруг у тебя туберкулез? Это ведь заразно!

– Нету у меня никакого туберкулеза! Чего вы ко мне пристали! – Сергей неожиданно сорвался на крик и привычно передернул лопатками.

Одна секунда, и Дусе все стало ясно. У нее словно спала с глаз пелена. Брови ее страдальчески изогнулись, лоб прорезала смешная треугольная складка. Она хотела было что-то сказать, но сдержалась.

Сергей ничего не заметил. Он стоял посреди пустого коридора, по-прежнему откинув голову назад, все еще глядя с вызовом. Но Дуся вызов не приняла. Отвела глаза и сказала куда-то в сторону стенки:

– Ладно, Сережа, иди. Нету так нету. Будем считать, что поговорили.

Разумеется, Дуся обязана сообщить руководству о своих подозрениях. Но она пока что повременит. Вряд ли что-нибудь изменится в ближайшее время. Сколиоз ведь хроническое заболевание. Она подарит ему еще пару недель. Пусть немного побудет с семьей, побудет самим собой. Все равно деваться ни ему, ни ей некуда. Бедный парень! Надо же, как не повезло! Видимо, он о чем-то подозревает. Потому и не идет на рентген. Боится, что там ему скажут.

Каждый раз, когда это случалось с кем-то из ее учеников, Дусю накрывали беспомощность и отчаяние. Она как бы переживала все заново. Семья, любовь, победа на конкурсе, цепкие маленькие ручки на шее. Университет, надежды, планы на будущее. И вдруг ничего. Пропасть, пустота. Словно попыталась взлететь – и упала. Разбилась вдребезги о камни.

Одно время Дусе это часто снилось. Ну что она летит и падает с высоты. Просыпалась с чувством, что пережила собственную смерть. Вставала, с недоумением оглядывая руки и ноги. Казалось странным, что они целы, и гнутся, и действуют.

– Какие глупости! – воскликнула мама. – То есть как не приедешь?! Не выпустят без рентгена? Что? Думала сделать в последний день? А они закрылись на все каникулы? Ох, ну что ж ты такая лапа-растяпа! Ладно, не переживай. Я уверена, все удастся уладить. Я приеду за тобой сама, привезу им справку от папиного врача, напишу слезное заявление, и в порядке исключения… Ну должны ж они понимать, что за две недели в тебе вряд ли что-то капитально изменится.

Машка всегда знала, что ее мама – танк. Теперь она лишний раз в этом убедилась. Мама приехала, потрясла перед носом директора справкой, поплакала, покричала – и вот они уже катят домой в маминой машине. От мамы пахнет знакомыми духами. Пара завитков, выбившихся из прически, все еще грозно топорщится надо лбом, как рожки. Машкина мама умеет быть свирепой, когда захочет.

– Заскочим по дороге в роно, – говорит она, улыбаясь. – Из-за тебя мне пришлось сдвинуть на пару часов общественные работы.

В роно мама запихнула Машку в подсобку и велела сидеть тихо, потому что в большом зале, за стеной, идет страшно важное совещание. А сама, подхватив чистящие растворы и пылесос, отправилась вылизывать коридор третьего этажа.

В подсобке было отчаянно скучно. Сперва Машка пыталась читать. Потом писать сообщения одноклассникам. Почти все были еще в пути, поэтому отвечали плохо. Потом Машка вспомнила, что сто лет уже не занималась гимнастикой. У нее возникла идея постоять немного на голове. Стараясь не слишком шуметь, Машка сдвинула в сторону ведра и швабры, накидала на пол ветоши для протирки окон и заняла позицию у окна.

Мир, перевернувшись вниз головой, воссиял внезапно новыми красками. Так всегда бывает: стоит лишь сменить угол зрения – и все сразу видится по-другому. Машка смотрела в окно, где снег теперь летел вверх, а дым из фабричных труб устремлялся вниз, но где-то на полдороге они, как прежде, смешивались между собой.