Ольга Фикс - Улыбка химеры

Детей они навещали по очереди. На каникулы он иногда брал их к себе, но чаще Галя. Там все же нормальный семейный дом, младшие братья-сестры, собака, ну и кормят как на убой.

А у него что? В интернате они и так живут круглый год. Позапрошлым летом он брал их в поход по Дайкарскому заповеднику. В этом, к сожалению, не получилось. Поход с детьми – дело недешевое. Одна организация экстренной связи чего стоит, а без нее кто ж позволит с детьми идти?

– А ты правда хочешь от меня ребенка?

– Хочу. Но я именно от тебя хочу, а не ребенка вообще. А ты почему спросил?

– Подумал, вдруг ты это тогда так просто сказала? Ну чтоб базу подвести под… это вот все. – Макс широким жестом обвел кровать, где они лежали.

– Конечно, не просто так! Я вообще редко что-то просто так говорю.

– В самом деле? – Макс приподнял одну бровь. – А мне почему-то казалось, что ты болтушка.

– И что? Мне просто часто есть что сказать. И не всегда получается промолчать, когда нужно. Но это не значит, что я только глупости говорю или то, чего вовсе не думаю.

– Кстати… Насчет умения молчать… Маш, ты понимаешь, что про нас с тобой ни одна сволочь знать не должна? Ни подушке, ни подружке, ни камышу у реки…

– Ни ямке в песке. Понимаю, конечно! Макс, а когда у нас с тобой ребенок родится, мы ему тоже про нас не скажем?

– Скажем, конечно. Но, может, не сразу. Сперва подождем, когда подрастет. Ты тем временем школу окончишь, я отсюда к чертям уволюсь. И уедем мы с тобой вместе, далеко-далеко, где нас никто не знает… Машк, а может, не надо пока ребенка? Ну к чему нам с тобой лишние сложности? Есть же всякие способы. Я бы мог съездить в город и купить там…

Максим осекся. У Машки был сейчас такой взгляд! И он понял, что она права. Нельзя, учитывая грядущую перспективу, лишать ее вдобавок еще и этого. Потому что, если до самой Машки еще не дошло, он-то себе все уже представлял в красках. Как они будут от всех таиться и шарахаться от собственной тени. Конечно, никаких вечеринок, совместных прогулок и походов в кино. Он даже в кафе ее пригласить не сможет. Они вообще никогда никуда не будут ходить вдвоем. Всего лишь несколько уворованных часов. Не каждый день. Может, даже не каждую неделю. Вот что им светит, и то, если повезет, в следующие четыре года, хотя нет, уже только три с половиной. Выдержит ли она? Выдержит ли он сам? Макс рисовал ей картины светлого будущего, в котором они будут жить вдвоем, на свободе, ни от кого не таясь. А сам был не уверен, что впереди у них есть хотя бы несколько месяцев.

Макс сотни раз успел прокрутить это в голове, пока Машка, перескакивая с одного на другое, рассказывала ему про свое детство среди папиных книг и маминых картин, про крышу, дядю Егора и подаренные им каменные фигурки.

Макс, кстати, сразу сообразил, что это такое.

– Это игра такая, азартная. Типа костей. Мы про нее учили в университете. В Средние века была очень распространена. Кому кентавр выпадал, мог ставку делать вне очереди, причем даже без денег, а кому бог, тот вообще забирал весь банк.

– А кому химера?

– Не помню уже, Машк. Ну что ты от меня хочешь? Столько лет прошло! Как ваш брат говорит: «Учил, но забыл».

Она летала, не чуя под собой ног.

У нее получалось все: домашка по физике, доклад по истории, вылизать класс или коридор в день своего дежурства, да хоть бы и вне очереди, разложить книги по стопкам и бегать с этими стопками с этажа на этаж вприпрыжку, точно они невесомые. В библиотеке, где Машка отрабатывала общественно-трудовую повинность, народ диву давался, сколько она теперь успевала перелопатить за смену.

Улыбка не сходила с ее лица. Сколько ни пыталась Машка скроить серьезную мину, мышцы упрямо растаскивали уголки губ к ушам, а смешинки продолжали плясать в зрачках.

Есть не хотелось, еда виделась чем-то лишним. Она теперь, точно шарик, легко насыщалась воздухом, а еще снежинками, солнцем, капелью в оттепель и льдинками в холодные дни. Ее радовало все, в ней точно открылось второе зрение, а заодно слух, вкус, осязание и новые какие-то чувства – шестое, седьмое и прочие, до бесконечности.

Кожа ее светилась, черты лица проступили резче. Глаза заблестели так ярко, что блеск этот наверняка заметен был в темноте, как у ведьм или кошек. Голос стал неожиданно грудным и глубоким. На самом-то деле, Машка просто впервые в жизни дала ему волю. Раньше-то она голос все время сдерживала, притворяясь, хоть и не нарочно.

– Ты что так сияешь? – спрашивали у нее. – Влюбилась, что ли?

Машка кивала, смеясь, и убегала, унося с собой на кончике языка песенку. Она теперь все время что-то напевала. Вполголоса или про себя.

Ждать свиданий оказалось вовсе не тяжело. Главное просто верить, что они будут. Свидания, как светящиеся точки, складывались в пунктирную линию, освещая всю ее незатейливую жизнь. Они горели где-то там впереди, манили, звали, заставляя утром вставать, а вечером ложиться, с каждым днем приближая драгоценный час, который рано или поздно непременно наступит.

Вбежав в назначенное время в рентген-кабинет, Машка с разбегу запрыгнула на стол, вытянулась на нем и уже оттуда стала отвечать на ставшие привычными за столько лет вопросы.

– Имя? Фамилия? Год рождения? Класс? – спрашивала техник, заботливо укутывая Машкины бедра свинцовым прорезиненным фартуком и производя все необходимые замеры. Наконец уже выходя, чтобы за дверью, в соседнем помещении, нажать на кнопку, техник задала последний вопрос: – Ты не беременна?

– А? – Машка неожиданно очнулась. – Что? – Вопрос был привычный. Девочкам его задавали лет с четырнадцати, и всегда на него легко и просто было отвечать нет. – Ой, вы знаете, я не знаю.

– Здрасте! – Техник остановилась. – А кто знает-то? Месячные в последний раз когда были?

– Не помню.

– Ну ты даешь, Самарина! А с виду такой паинькой прикидываешься. Ну, вставай, горе мое. Придешь, когда месячные начнутся. Если начнутся, конечно. А не начнутся, иди к врачу и принеси нам справку. Только скорей! Как только, так сразу! И так ты уже на два месяца из графика выбилась.

У сколиозников редко появлялись пролежни. Считалось, их организму присуща высокая сопротивляемость. Тем не менее отдельные случаи все-таки наблюдались. Лечили их по старинке, синтомицином, мазью Вишневского, и, как обычно, средства эти не особенно помогали. Пациенты не жаловались. Это тоже было одно из присущих сколиозникам свойств, не то стоицизм, не то пофигизм. Но Аню, как сиделку, вид гноящихся ран доводил до слез. Кроме того, ей виделся в них вызов ее профессионализму. Она щедро поливала раны антибиотиками и мазала мазями, но толку от ее стараний было мало. Кроме того, оставалось непонятным, почему у одних пациентов пролежни возникали часто, а у других не появлялись совсем.