Ольга Фикс - Улыбка химеры

– А я тебе говорила! За той скалой нужно все время следить. Ничего, в другой раз будешь внимательнее.

Влетев в сестринскую, Аня захлопнула за собою дверь и прислонилась к стенке. В дверь тут же начал ломиться Юрик.

– Аня, открой! Ань, ну что ты как маленькая! Заперлась там. Ань, я старшей сестре пожалуюсь! У тебя там все упало с каталки, а ты даже не подняла ничего. Это вообще как называется?

– Юр, подожди, я сейчас прокладку сменю, – ответила она, отдышавшись, спокойно и зло.

Аня уже убедилась, что при любом упоминании о месячных, романтическое выражение на лице Юрика сменяется гримасой легкого отвращения. Она еще чуть подождала, собираясь с силами, чтоб не треснуть его сразу, как войдет, чем попало по голове, и отперла дверь.

– Ань, это совсем не то, что ты думаешь. Я тебе сейчас все объясню! Понимаешь, это же как подрочить. Для них же это ничего не значит. Забеременеть в этом состоянии они все равно не смогут, доказано. Потом они же вообще ничего почти не чувствуют! А если б чувствовали что-нибудь, то, по идее, должны были бы быть только благодарны, что… Я, Ань, знаешь что думаю…

– Да заткнись уже, наконец! – взорвалась Аня. – На фига мне знать, что ты думаешь?! Я вообще не понимаю, как ты такой на свете живешь! Ладно, ты прав. Надо вернуться и разобраться с каталкой.

Юрик по-прежнему загораживал ей дорогу. Аня сделала попытку его обойти.

– Аня, ты просто не поняла… Ань, да ты что, ревнуешь?! Ань, ну ты дура, что ли?! Пойми, здесь же нет ничего такого… Все так делают, потихоньку. Ань, но только ты никому, хорошо? А то мало ли кто что подумает…

Не слушая его, Аня вдруг с неожиданной силой столкнула Юрика с пути и пошла на ватных, подгибающихся ногах дальше по коридору, мучительно думая про себя, что делать. Рассказать кому-то? Пожаловаться? Но ведь если Юрка прав, всем и так уже должно быть известно. Как всегда. Все знают, и все молчат.

– Ты с ума сошла, какие такие все?! Мы, конечно, все здесь не ангелы, но не до такой же степени! На, выпей, выпей. – Юля протянула ей фляжку. – Да пей, говорю, тебя ж всю трясет.

Аня послушно глотнула и захлебнулась, закашлялась.

– Что это? – спросила она жалобно, отдышавшись.

– Спирт. Мы с тобой медики или где?

– Мерзость какая! – Но жить стало, несомненно, легче.

– Так что и не думай. Попадаются, конечно, такие мрази, как Юрка, но чтобы все?! Эх, надо было тебе его на телефон сфоткать. Тогда б не отвертелся. Вылетел бы с медфака как миленький. Теперь-то что, теперь-то уже поздно.

– Юль, но неужели нельзя ничего с ним сделать? Неужели он получит диплом?

– Весьма вероятно. Как-никак отличник.

– Может, ему руки пообломать?

– Ага. И ноги заодно тоже. Я подумаю. Хотя лучше б совсем радикальный вариант.

– ?

– Кастрация. Положительный эффект в ста процентах случаев. Кстати, и работоспособность увеличивается. Каталки станет вдвое быстрее катать. А что? Испокон веков рабочую скотину кастрировали.

– Тебе б все шутки шутить.

– Ладно, сегодня же потолкую с парнями из хирургии. Чтоб они ему мозги как-нибудь поаккуратнее вправили. Действительно, совсем зарвался. И в учебной части словечко замолвлю. Даром что ли я староста курса? На мой взгляд, вам там обоим не место. А хочешь, скажу, чтоб тебя к нам в родилку перевели? У нас прикольно, тебе понравится.

– А можно? В акушерки же только с третьего курса берут?

– Ну так там и без того до хрена работы. Сперва будешь младенцев пеленать, потом начнешь потихоньку к делу приучаться. А там, гляди, и в университет от нас не захочешь. Акушерство – это же как наркота.

Пробовала ли Юля и в самом деле наркотики, Аня на всякий случай спрашивать не стала. Но Юрик на другой день в свою смену не пришел. Старшая сказала, что он, бедный, лежит в травме, передает всем привет и очень просит Аню его навестить. Перелом ноги и обеих рук. Похоже, избили его, хотя сам он говорит, что упал на лестнице неудачно.

– Короче, сюда, сказали, уже не вернется. Пока все срастется и восстановится настолько, чтоб больных ворочать да каталки катать, уже и экзамены на носу. Теперь его, болезного, небось, как из больницы выйдет, в лабораторию куда пошлют или бумажки в регистратуре подшивать. Жалко, толковый парень! Всеми манипуляциями успел овладеть. И спрашивается, что мне теперь делать? Тебя-то ведь тоже от нас забирают. О-хо-хо, грехи наши тяжкие!

– А меня куда? – Аня постаралась изобразить удивление. И чуть не упала со стула, услышав ответ.

– Сказали, пока в рентген пойдешь, технику осваивать. У них там одна забеременела, самой ей теперь нельзя. Вот и будешь под ее руководством кнопкой щелкать, пока замену не пришлют. А потом уж не знаю, но сюда всяко, сказали, не возвратишься. Сколько я ни просила, сколько ни убеждала, что ты сюда лучше других подходишь, – нет и все! Вот так вот. Учишь вас, учишь, а все коту под хвост. Опять ведь придется половину работы самой делать. Поди с ним поспорь, с начальством! И какая вожжа…

Рассвет вот-вот должен был настать. Или наступить? Как правильно, Машка не знала.

Ей было хорошо и уютно рядом с любимым и жаль тратить на сон остатние полчаса. Вот-вот завибрирует, зажужжит будильник. Придется вскакивать, натягивать на себя непослушными руками одежду. Не глядя друг на друга, каждой п о рой на коже ощущая, что некогда, некогда, что все раздражает и в любой момент может разразиться взрыв.

А пока все тихо, они лежат, повернувшись лицом друг к другу. Дыхание их смешивается, уходя теплыми струйками к потолку. В комнате холодно, форточка как всегда открыта, ведь Макс не выносит духоты.

Макс спит. Во сне резкие черты лица его сглаживаются, смягчаются. Рот приоткрыт, в углу застыла капля слюны. На верхней губе черные точки пробивающихся усов. Машке очень хочется его поцеловать. Но она сдерживается. Ведь никогда не известно, что из этого выйдет. Иногда, еще не до конца проснувшись, Макс тянется к ней, ласкает молча, не открывая глаз. В другой раз ворчит, отмахивается, поворачивается спиной. И потом так и будет злиться и не поцелует даже на прощание.

Макс страшно не любит вставать по утрам.

Меж тем взятая им на себя общественная повинность – вывоз из школы мусорных баков – предполагала именно это. Резкий подъем, быстрое натягивание на себя белья и вонючего комбинезона – у Макса их два, он стирает их каждый божий день, но запах так никогда и не выветривается до конца. Выскакивание на улицу в пять утра, к сердито урчащему грузовику.

– Зачем ты себе выбрал такое? – изумлялась Машка. – Ты же любишь по утрам подольше поспать, зачем ты себя так мучаешь?!

– Но это же всего два часа в день, а не четыре. Иногда даже меньше. А потом я свободен. Возвращаюсь, ложусь, говорю себе, что все было кошмарным сном, и спокойно давлю подушку до полудня.